Черное море. Колыбель цивилизации и варварства - Нил Ашерсон

Позднейшие популяции относились к курганам двояко, испытывая, с одной стороны, побуждение “осквернить” и разграбить их, с другой стороны, побуждение признать их священными местами и использовать для собственных погребений. Могильники были очевидным источником сокровищ, но извлечение этих сокровищ представляло собой слишком длинное и сложное предприятие, как для случайных посетителей-кочевников, так и для бригад, действующих подпольным, “криминальным” образом. Многие из гробокопателей легко могли быть официальными уполномоченными каких‑нибудь недавних завоевателей, отправленными добыть для них миллионы.

В то же время было очевидно, что золото и драгоценности умышленно поместил в могильники какой‑то исчезнувший народ. Общее табу насчет нарушения покоя мертвых, должно быть, отбивало у местных жителей охоту вторгаться в курганы, не говоря уже о технических сложностях, с которыми было сопряжено такое проникновение. Не исключено, что здесь выработалась определенная система: по каждой новой завоеванной степной территории проходила волна официально санкционированного кладоискательства, но после этого пришлецы приспосабливали курганы для собственных обрядов и восстанавливали их “священный” статус. Это повторное использование принимало довольно поразительные формы. Скифы или по крайней мере некоторые группы скифов воздвигали на вершинах своих могильных холмов каменные изваяния в человеческий рост. В этом им подражали более тысячи лет спустя половцы (куманы), тюркоязычный кочевой народ, пришедший из Средней Азии и господствовавший в понтийской степи в XI и XII веках. Добавив свои захоронения в скифские курганы, половцы высекли из камня собственных грубых и зловещих колоссов, которые иногда прямо стояли на вершинах могильных холмов, но в некоторых случаях были “похоронены” горизонтально прямо под их поверхностью. Еще и в XIX веке многие курганы были по‑прежнему увенчаны этими каменными бабами – мужчинами и женщинами с плоскими, грубыми чертами лица и в высоких головных уборах, – держащими на коленях кубки. Потом новые землевладельцы начали убирать их оттуда как “идолов” или забирать как “диковины”, и сейчас в редком музее Южной России или Украины вы не найдете ряд половецких гигантов, обычно установленных в музейном саду.

У средневековых итальянских колонистов не было никаких запретов, связанных со священным статусом курганов. Они были одержимы историями о погребенных сокровищах. Иосафат Барбаро, францисканский монах, был видным дельцом в венецианском сообществе Таны, когда в 1473 году один знакомый египтянин рассказал ему о великом сокровище “Индиабу”, последнего царя аланов (сарматов). Этот клад, предположительно, был спрятан в кургане Контебе (возможно, это одно из тюркских слов для обозначения песчаного холма), примерно в двадцати милях вверх по течению Дона от Таны, в районе современного Ростова-на-Дону.

Барбаро (чьи путевые записки были прекрасно переведены на английский в XVI веке Уильямом Томасом) тотчас же организовал рискованное предприятие по поиску клада. Он вступил в долю с несколькими другими венецианскими и еврейскими купцами, привез 120 работников на санях вверх по замерзшей реке и попытался раскопать “меньший курган”, Контебе. Побежденные морозом, они вынуждены были ретироваться в Тану и вернулись в марте, после того как земля начала оттаивать. На этот раз люди Барбаро сумели прорыть в холме огромный раскоп в виде двух рвов мотыгами и заступами, но то, что они там обнаружили, привело их в полное замешательство:

Сокровища так и не показались. Барбаро и его партнерам пришлось довольствоваться “половиной маленькой ручки от серебряного котелка; сверху на ней была змеиная головка”. Тем временем погода испортилась: “Когда наступила святая неделя, принялся дуть восточный ветер с такой яростью, что поднимал землю и вырытые комья и камни и бросал их в лицо рабочим, так что сочилась кровь. По этой причине мы решили остановиться и не предпринимать более никаких попыток”.

Оказалось, что то, что рыл Барбаро, вообще не было могильным холмом или тайником с сокровищами. Сам того не зная, он раскапывал огромный холм кухонных отбросов, возведенный с течением веков меотскими речными рыбаками и их семьями, и когда русский археолог А. А. Миллер откопал их поселение в 1920‑х годах, он обнаружил яму, оставленную венецианцами, и ее размеры в точности соответствовали указанным в книге Барбаро. Рыбья чешуя и зола были по‑прежнему на месте, только шелухи от проса найти уже не удалось. Барбаро заслуживает восхищения по меньшей мере точностью своего отчета и измерений. Но, помимо этого, он имеет право на некоторое наше сочувствие. Курган Контебе находится в Кобяковом городище. Всего в нескольких сотнях ярдов от того места, где команда Барбаро перелопачивала землю на морозе под восточным ветром, в темноте лежала сарматская принцесса посреди золота и драгоценностей, которых хватило бы, чтобы построить в Венеции новую базилику. Но она ждала Володю Гугуева.

Барбаро потерпел неудачу. Однако его повествование об этой неудаче стало не менее ценным вкладом в науку, чем любое “золото аланов”, которое он мог бы отыскать. Оно в очередной раз доказывает, что кладоискательство в курганах уже в XV веке было серьезным видом экономической деятельности в понтийской степи. И также подтверждает, что проникновение в скифский курган (в отличие от более поздней и гораздо менее обременительной практики разграбления греческих городов) представляло собой серьезное предприятие, требовавшее больших и, возможно, порой окупавшихся инвестиций времени и труда.

Впоследствии курганы стали восприниматься как природные ресурсы – своего рода прииски. Но так было не всегда и не для всех, как мы видели. Например, поразительно, что Барбаро подразумевает, что только иностранцы отправлялись в организованные экспедиции за сокровищами, в то время как татаро-монголы, по‑видимому, не обращали на курганы внимания. Однако все запреты потеряли силу, когда Российская держава дотянулась до Сибири, а затем до Черного моря и южных степей. Русские офицеры и помещики, а вслед за ними огромное количество селившихся здесь солдат-отставников, ссыльных или крестьян, перемещенных из Центральной и Северной России, обращались с могильниками как с залежами полезных ископаемых. В наше время, особенно на Западе, одержимом сохранением исторической среды и “национального наследия”, невозможно себе представить, чтобы кто‑то эксплуатировал памятники человеческого прошлого как геологический ресурс – как какой‑нибудь гравийный карьер или торфяник. Но эти тонкие различия придуманы недавно. Помимо крошечного образованного меньшинства, немногие проводили подобные различия в прошлом, и на самом деле, несмотря на то что археологическое “наследие” стало частью националистической идеологии, за пределами Европы и Северной Америки очень немногие проводят их и сегодня.