Черное море. Колыбель цивилизации и варварства - Нил Ашерсон

Однако помимо проблемы амазонок, то есть вопроса о том, что могла означать женственность для индоиранских кочевников, есть и другой, в целом более тревожный вопрос: что для них означала мужественность? Насколько “мужественными”, по меркам нашей культуры, были скифские или сарматские мужчины?

Трактат Гиппократа “О воздухе, водах и местностях”, написанный в V или IV веке до н. э., утверждал, что скифские мужчины отличались низкой плодовитостью и столь же низким либидо, отчасти по причине их “комплекции” (в значении темперамента), отчасти же по причине их образа жизни. “У мужчины не может быть значительного полового стремления вследствие сырости комплекции, мягкости и холодности живота сверх того, постоянные толчки при верховой езде производят в них половое бессилие”[27]. Немного позже псевдо-Гиппократ возвращается к теме импотенции скифов, которая происходит “[еще и потому], что они постоянно носят штаны и большую часть времени проводят на лошадях, так что даже рукою не дотрагиваются до половых частей, а под влиянием холода и усталости не испытывают сладострастных желаний и нисколько не возбуждаются до потери половой способности”.

Что бы это ни означало, авторов “гиппократовых” трудов гораздо больше интересовали загадочные “энареи”, или “анарья”, о которых упоминает и Геродот. Трактат описывает их как особую категорию скифских мужчин, которые становятся – в своем социальном поведении – женщинами: “Между скифами встречается множество евнухов; они говорят по‑женски , усваивают женские привычки и вместе с женщинами занимаются их работами”. Эти мужчины эксплицитно описываются как трансвеститы: они “надевают женское платье, [открыто] признавая этим свое бессилие”. Этот шаг они предпринимают после того, как обнаруживают, что неспособны вступить в сексуальное сношение, решив, что “в чем‑нибудь провинились пред божеством”.

Геродот в первой книге своей “Истории” рассказывает, что изначально энареи были членами скифского войска, которые разграбили святилище Афродиты в Аскалоне на обратном пути после похода в Египет. В отместку богиня поразила их и их потомков “женским недугом” (менструацией), который продолжается и до наших дней: “…и все посещающие Скифию могут видеть страдания так называемых энареев”. В четвертой книге он замечает: “Энареи – женоподобные мужчины – говорят, что искусство гадания даровано им Афродитой. Гадают они при помощи липовой мочалы. Мочалу эту разрезают на три части и полоски наматывают вокруг пальцев, а затем вновь распускают и при этом произносят предсказания”.

Изображения фигур магов-андрогинов действительно встречаются на скифских, сарматских и индоиранских украшениях. Одна такая фигура прислуживает Великой Богине на тиаре, найденной в могиле на Кубани, другая появляется на роге для питья, найденном в Румынии. Третья – в этом убежден Тимоти Тэйлор – возникает на котле из Гундеструпа, этой изумительной серебряной загадке, покрытой барельефными изображениями неизвестных богов и ритуалов, которая была найдена в датском болоте сто лет назад, а изготовлена, вероятно, во Фракии во II веке до н. э. Это безбородый, но явно мужского пола “рогатый бог” со скрещенными ногами и оленьими рогами на голове.

Здесь мы имеем дело с системой верований, в которой людям достаточно просто отказаться от своей мужественности, чтобы обрести пророческий дар и стать медиумами, одержимыми духами. Тимоти Тэйлор ссылается на “кросс-гендерный шаманизм”, еще недавно, “согласно убедительным документальным свидетельством, существовавший у сибирских скотоводов”. Он предполагает, что мужчина, потерявший способность сражаться на войне, отрекался от своей мужественности и становился шаманом, чтобы таким способом избежать требования, согласно которому мужчина обязан был погибнуть в бою.

Все это означает, что пришло время для нового графа Бобринского. В день, когда на графа снизошло озарение, он осознал, что многие из молодых воинов под его заступом были не мужчинами, а женщинами (его предшественники были так уверены в том, что воины были мужского пола, что не давали себе труда исследовать, а часто даже и сохранить кости). Теперь же настало время гораздо пристальнее приглядеться к костям цариц, жриц и вообще высокопоставленных женщин, лежащих среди своих притираний, тиар и полуистлевших дорогих платьев. Некоторые из них могут оказаться мужчинами – энареями-трансвеститами и кросс-гендерными медиумами, обманувшими новое поколение гораздо более изощренных археологов.

Володя и Юра Гугуевы были тогда еще молодыми людьми. Детьми они росли в Александровке, районе новостроек на северо-восточной окраине Ростова. В те дни, в 1960‑е годы, там еще оставались кое‑где зеленые пустыри, и дети играли на холме Кобякова городища в нескольких сотнях метров от дома, на дороге к старой донской переправе в Аксае.

Оба они стали археологами. Володя приобщился к профессии в Танаисе, где он каждое лето проходил экспедиционную практику, но курганы в Кобякове не выходили у него из головы. Окончив университет, он вернулся туда, составил карту всего городища и получил разрешение начать официальные раскопки.

Он успел в самый последний момент. Ростов в очередной раз расширялся; Кобяково городище собирались сровнять с землей, чтобы построить прибрежную автомагистраль, его уже уничтожали мусорные свалки и времянки строительных рабочих. Володя провел все спасательно-археологические работы, какие смог: он нашел следы поселений, холмы из древних кухонных отбросов и утвари, а также несколько сотен могил, датируемых периодом между бронзовым веком и римским завоеванием. Летом 1988 года он начал работы над захоронением, над которым раньше стоял маленький курган, три метра в высоту, известный под номером 10, – недавно его сровняли с землей.

Почти все курганы были разграблены, некоторые неоднократно, некоторые примерно в течение года после захоронения, но курган 10 в Кобяково остался нетронутым или незамеченным. Володя Гугуев обнаружил под ним прямоугольную яму – камеру, вырезанную в земле, – и на полу ее лежал на спине скелет молодой женщины.

Она была сарматкой в возрасте от 20 до 25 лет, умершей во II веке н. э. Голова ее была увенчана диадемой из листового золота с оленями, птицами и деревьями, рядом лежали браслеты, кольца, секира и конская сбруя. Вокруг шеи была массивная ажурная гривна, из чеканного золота, инкрустированного бирюзой, с изображением ряда неведомых волшебных тварей: драконов, сражающихся с кем‑то вроде обезьян в доспехах и с булавами. В центре гривны находилось одно из тех произведений искусства, которые при первом взгляде производят не слишком заметный, но зато необратимый переворот в сознании. Безмятежный золотой мужчина сидит, скрестив ноги, его борода и волосы тщательно расчесаны, меч лежит поперек колен, обеими руками он сжимает кубок.

Все эти предметы можно увидеть сейчас в сокровищнице Ростовского краеведческого музея. Володя Гугуев исследует происхождение украшений (как он установил, среднеазиатское – великолепная гривна была, возможно, добычей, захваченной в какой‑то дворцовой или храмовой сокровищнице между Ташкентом и Афганистаном) и индоиранской мифологии, к которой относятся золотой мужчина и обезьяны в доспехах. Открытие Кобякова городища принесло ему известность и уважение в профессиональной среде. Но когда я встретился с ним в Танаисе несколько лет назад, он по‑прежнему работал диджеем в Ростове, чтобы как‑то прокормиться (в то время, поменяв пятидесятифунтовый дорожный чек на рубли, вы клали себе в карман годовое жалованье двух российских профессоров-византинистов).