Пора убивать - Джон Гришэм

– Прости меня за неудачный вопрос.

– Как я могу не думать о том, что слишком перерабатываю? Этодает мне четыре тысячи в месяц, а ведь я практикую один. В общей сложности этопятьдесят тысяч в год, и мне редко удается что-либо отложить. Несколько месяцеввсе идет более или менее ровно, потом поток клиентов редеет. Каждый месяц всепо-разному. Я даже не решаюсь прикинуть, сколько заработаю в следующем месяце.Поэтому дело Хейли так для меня важно. Другого такого никогда не будет. Этовершина. Я могу до конца жизни работать, и никогда больше репортер из «Нью-Йорктаймс» не оторвет меня от обеда, чтобы договориться об интервью. Если я выиграюэто дело, я стану самым известным юристом в штате. Вот тогда-то я смогу забытьо переработках.

– А если ты проиграешь?

На мгновение Джейк замолчал, оглядывая зал в поисках Клода.

– Известность появится вне зависимости от исхода дела.Выиграю я или проиграю, процесс пойдет на пользу моей практике. Но проигратьбудет очень обидно. Каждый юрист округа втайне надеется, что у меня ничего невыгорит. Всем хочется, чтобы Хейли осудили. Они слишком ревнивы, они боятся,что в случае удачи я уведу у них их клиентуру. Все юристы ужасно ревнивы.

– И ты тоже?

– Конечно. Возьми, к примеру, фирму Салливана. Я презираю вней каждого, но в какой-то мере я и к ним испытываю ту же ревность. Мне быхотелось иметь кое-кого из их клиентов, вести некоторые их дела, чувствоватьсебя так же уверенно, как и они. Они хорошо знают, что в конце каждого месяцаих ждет чек на приличную сумму, это им почти гарантировано, а к Рождествукаждому вручают еще и конверт с премией. Они представляют интересы старых,надежных клиентов. Я не отказался бы для разнообразия получать какое-то времятакое же удовольствие. Что же касается меня, то я защищаю всяких алкоголиков,убийц, супругов, калечащих друг друга, каких-то страдальцев, у которых нет илипочти нет денег. И я никогда не знаю, сколько таких клиентов войдут в мойкабинет через месяц.

– Постой-ка, Джейк, – перебил его Эткавэйдж. – Я бы судовольствием продолжил разговор, но Клод только что посмотрел на часы, а затемперевел свой взгляд на нас. Боюсь, наши двадцать минут уже истекли.

В счете Джейка сумма, подлежащая оплате, была на семьдесятодин цент больше, чем у Эткавэйджа, а поскольку их заказы были совершенноодинаковы, у Клода потребовали объяснений.

– Ничего странного, – ответил тот, – ведь у Джейка в тарелкебыло на одно ребрышко больше.

* * *

Маккитрик, выглядевший весьма представительно, оказался ктому же и пунктуальным, дотошным и напористым. В Клэнтоне он появился в среду,чтобы изучить и описать случай, который в настоящее время представлялся каждомукак самое громкое убийство в стране. Он уже говорил с Оззи и Моссом, и обапосоветовали ему побеседовать с Джейком. Он общался с Буллардом – сквозьзакрытую дверь его кабинета, – и судья рекомендовал ему то же. Он взял интервьюу Гвен и Лестера, однако ему не разрешили увидеться с девочкой. Он толковал спостоянными посетителями кафе и чайной, с завсегдатаями расположенных у озерабаров Хью и Энн. Имел место и разговор с бывшей женой Уилларда, а вот миссисКобб отказалась принять репортера: она устала от журналистов. Кто-то из братьевБилли Рэя вызвался дать интервью за вознаграждение, но тут уж отказалсяМаккитрик. Он съездил на фабрику, чтобы встретиться с коллегами Хейли, онпобывал в Смитфилде, чтобы задать несколько вопросов окружному прокурору.Роджер планировал провести в городе еще несколько дней, а потом подъехать насуд.

Родом Маккитрик был из Техаса и сохранил за собой привычку,когда ситуация позволяла, медленно растягивать слова – это производиловпечатление на местных, развязывало им языки. Напевность речи выделяла его изабсолютного большинства других представителей средств массовой информации,которые придерживались четкого, выверенного произношения современногоамериканского языка.

– Что это такое? – спросил Маккитрик, указывая на серединустола, за которым сидел Джейк.

– Магнитофон, – последовал ответ Джейка.

Маккитрик поставил свой собственный репортерский магнитофонна стол и посмотрел на Джейка:

– Могу я узнать: для чего он вам?

– Конечно, можете. Это мой кабинет, мое интервью, и если яхочу записать его на пленку, то сделаю это.

– Вы ожидаете каких-либо неприятностей?

– Я стараюсь предупредить их. Очень неприятно, когда твоислова перевирают.

– Это не мое амплуа.

– Тем лучше. Значит, вы не станете возражать против того,чтобы каждый из нас воспользовался своим магнитофоном.

– Вы не доверяете мне, мистер Брайгенс?

– Не доверяю, черт побери. Кстати, меня зовут Джейк.

– Почему вы мне не доверяете?

– Потому что вы репортер, вы из нью-йоркской газеты, выприехали сюда в поисках сенсации, и, если вы и на самом деле тот, за кого себявыдаете, из-под вашего пера выйдет напичканная фактами статейка, пронизаннаяморализаторским духом, а все мы будем выглядеть невежественнымичурбанами-расистами.

– Вы ошибаетесь. Прежде всего я из Техаса.

– А газета ваша нью-йоркская.

– Сам я считаю себя южанином.

– Давно вы уехали с Юга?

– Около двадцати лет.

Джейк улыбнулся и покачал головой, как бы говоря: это –слишком долгое время.

– И моя газета вовсе не гонится за сенсацией.

– Посмотрим. До суда еще несколько месяцев. У нас будетвремя ознакомиться с вашими статьями.

– Ну что ж, это справедливо.

Джейк нажал кнопку записи своего магнитофона, то же самоесделал и Маккитрик.

– Может ли Карл Ли рассчитывать на то, что суд округа Фордотнесется к рассмотрению его дела совершенно беспристрастно?

– А почему нет? – спросил Джейк.

– Но ведь он негр. Он убил двух белых мужчин, и судить егобудет жюри, состоящее из присяжных-белых.

– То есть вы хотите сказать, что его будет судить горсткарасистов?

– Нет, я сказал совершенно иное, а этого у меня и в мысляхне было. Почему вы решили, что я считаю всех вас расистами?

– Потому что вы на самом деле так считаете. Это сталостереотипом, и вы о нем знаете.

Маккитрик пожал плечами и быстро записал что-то в блокноте.