Песнь одного дня. Петля - Якобина Сигурдардоттир

как ему страшно! Но она знает. Только не в эту минуту. В эту минуту она выгнала его, в том числе и из своих мыслей. Там есть место только для боли, да еще для желания, чтобы все поскорей кончилось. В полной темноте он бродит по квартире хозяев. И знает: то, что было, уже никогда не вернется. Даже если она выживет. Он всегда знал, что это не вечно. Они оба знали. Не потому, что она изменилась. Не потому, что он остался один. Не потому, что ей хотелось, чтобы он остался один. И не потому, что появится нечто, что будет принадлежать только ей. Счастливые часы, которые они провели вместе, вспыхивают в его памяти, как красный цветок с тысячью лепестками. Как вечно меняющаяся мелодия одной и той же песни. Потом его снова окутывает тьма, похожая на кошмар. Только это кошмар пострашнее тех, что он видел во сне, потому что сейчас он не спит. Он шарит руками, ища точку опоры, шарит бесцельно, как новорожденный. Неожиданно он вспоминает о матери. Он должен поговорить с ней. И он понимает, что ему нужна именно она. Это так странно. Он зажигает свет и снимает телефонную трубку. Ждет сигнала и думает. Как ей сказать? Что он должен сказать? Он так давно не разговаривал с матерью по телефону. И вот — звонит. Мать отвечает, голос у нее громкий, чуть хрипловатый, но такой же добрый, каким был в годы его детства. Ему становится стыдно.

— Началось? — спрашивает мать.

— Да, — отвечает он.

— Приехать к вам?

Она говорит точно так же, как женщины наверху. Нет, приезжать не надо. Ее скоро увезут. Вот-вот придет машина. Но он не вешает трубку, и мать спрашивает еще о чем-то, и он рассеянно отвечает. Неожиданно она начинает смеяться.

— Бог с тобой, мой мальчик! Неужели ты так боишься? Твой папа тоже боялся, когда я тебя рожала. Но я была значительно старше, чем она, так что у него было больше оснований для страха. Успокойся, само собой разумеется, что все будет в порядке.

— Мама, — говорит он хрипло. — Мама…

— Что?

— А ты совсем… не боялась?

Она снова смеется.

— Собственно говоря, мне было не до страха. Не думай об этом, мой милый. Ты поедешь с ней?

— Как она скажет. Боюсь, что она не захочет.

— Я в этом не сомневаюсь. Я знаю, когда нужно, она может быть сильной и решительной. А ты приходи к нам, переночуешь у нас. Я постелю тебе в гостиной. Уверена, что все протянется до утра, хотя все идет как надо.

До утра? Нет! Он не может, не хочет этому верить. Неужели она всю ночь будет так мучиться? Он видит ее лицо, искаженное от боли. У него на лбу выступают капельки пота.

— До утра?

— Да, да, ведь это первые роды. Это естественно. Но я позвоню Гюнне, моей приятельнице, она там сегодня дежурит. Она будет сообщать нам, как идут дела. Не волнуйся, милый, все будет хорошо.

Такой уж человек его мать, она ждет, надеется и ждет. Странно, что он раньше не понимал этого. Именно она и нужна ему. Его мать, грубоватая, сильная, горячая.

— Мама, — говорит он снова, и она понимает, что нужна ему, что он просит прощения за какую-то свою вину перед ней. Он поднимает глаза на картину, висящую над телефоном, смешение света и тени, белого и черного, света и тьмы. И внезапно ему открывается тайна этой картины, тайна женщины, тайна жизни, которая рождается и умирает. Открывается лишь на короткое светлое мгновение, и ее снова окутывает мрак. Но он уже стал другим. Его страх исчез.

— Хорошо, мама, я приду, — говорит он и чувствует, что она улыбается, ободряюще и весело в одно и то же время.

— Ну и прекрасно. Пока. — И она исчезает.

Он вешает трубку, не отрывая глаз от картины, но ее смысл уже скрыт от него. Она уже иная. И все-таки он понимает ее. И его возлюбленная поняла бы эту картину точно так же, как он. А говорить о таких вещах нельзя. Можно лишь знать и вместе молчать об этом. Теперь он в темноте уже не один. А завтра наступит новый день. Первый день нового человека.

* * *

И вот уже второй раз за этот день санитары выносят из дома носилки. Второй раз за этот день у калитки останавливается машина с красным крестом, которой с уважением уступают дорогу другие машины. Соседние дома от удивления широко раскрывают глаза. Что там сегодня творится в этом угловом доме? Улица важно хранит молчание. А угловой дом делает вид, что не замечает направленных на него любопытных взглядов. Он весь раскрывается навстречу вечерней прохладе, и он счастлив. Он знает, что эти носилки, которые внесли в машину с красным крестом, закончили главу в жизни глупой пары, живущей на верхнем этаже. С этого вечера у них появится иная забота, нежели ласкаться на глазах у людей в любое время суток. Эти влюбленные всю зиму причиняли дому одни неприятности. Дом знает, что новорожденный человек требует много времени. Он день и ночь будет распоряжаться своими родителями. Но так и должно быть. Дом кивает улице и дому коммерсанта. Он еще не совсем успокоился, но самое страшное уже позади. Дрозды в саду распевают во все горло. Пойте на здоровье. Недолговечные создания, к тому же это перелетные птицы, хоть они и разучаются летать, когда люди по глупости сажают их в клетки. Да, это недолговечные создания. А вот ведь радуются солнцу и славят жизнь. «Жизнь!»

Так же как и трава на газоне, хотя ее скосят через несколько недель. «Жизнь!»

Вот если бы они были домом на солидном фундаменте, домом из добротного прочного бетона! Но ведь эти создания ничего собой не представляют, ничего не знают, ни о чем не печалятся, они лишь кладут яйца или роняют семена, а порой умирают даже до того, как успеют это сделать!.. И в то же время они все-таки приносят немного радости. Нет, дом вовсе не против, что у него в саду распевают дрозды. Дому это даже к лицу, так же как и ухоженный сад. Но петь так откровенно и несдержанно, как сегодня… Нет, нет, надо все же считаться с соседями, это необходимо. И в любом случае надо беречь свою репутацию. Они умеют летать, подумаешь! Да это ничего не значит! Пустяки. Вот фундамент — это другое дело.

* * *

Она слышит возню