Песнь одного дня. Петля - Якобина Сигурдардоттир

она не могла бы избавиться. Хоть кто-то, ради кого она имела бы право жить, бороться, кого могла бы окутать своей любовью, захлестывающей сердце и цепенеющей от малейшего прикосновения действительности. Тогда бы ей было не до зависти.

Да, пусть он был бы убогий калека. Даже так. Тогда она могла бы наслаждаться весенним благоуханием и птичьим щебетом. Тогда женщина, живущая в соседней комнате, сказала бы своему возлюбленному: «Зайди сначала к ней. Если ее мальчик спит, она сразу же придет». Тогда женщины вспомнили бы о ее существовании. А она сама? Она первая побежала бы к своей соседке, услышав ее стоны, и спросила бы весело: «Уже началось? Что надо сделать?» Учительница сухими глазами смотрит на влажные деревья. Начинает темнеть.

* * *

— Свава, а что сделать с цветами? Поставить в воду? — Ауса стоит в дверях кухни с букетом в руке. Дружеская близость, возникшая, пока они хлопотали возле роженицы, еще царит между ними. Свава набирает в кастрюльку воды, они решили приготовить себе ужин. Прежде чем ответить, Свава отставляет кастрюлю.

— Какие цветы? — Она бросает быстрый взгляд на сверток, который Ауса держит в руках. — Ох, я совсем забыла про них. Нет, не надо их ставить. Выброси в помойку. Они слишком сильно пахнут. — Она снова начинает набирать воду.

— Жалко, — говорит Ауса. — Они еще совсем свежие. А какие красивые! Ты только взгляни!

— Ну и что же, — равнодушно отвечает Свава. — Сейчас не время ставить цветы, отец Йоуна, наверно, умрет. Я-то купила их по случаю приобретения машины.

— Машины? — Ауса взволнована.

— Ну да, я думала, что мы вечером отметим это событие, — Свава вздыхает, — но раз такое случилось…

— Это еще не причина, чтобы выбрасывать цветы, — возражает Ауса.

Свава быстро поднимает глаза, и Ауса видит, как лицо хозяйки бледнеет и становится строгим. Ауса даже не осмеливается до конца развернуть цветы, с которых уже начала снимать целлофан. От удивления она чуть не роняет букет. Ей и в голову не могло прийти, что Свава будет оплакивать свекра, что она его любила.

— Ауса, как ты не можешь понять, — резко говорит Свава, — Йоуну цветы будут неприятны, и мне тоже сейчас не до них. Сегодня вечером они не доставят мне удовольствия. И Йоуну тоже.

— Да, да, конечно, — соглашается Ауса и снова заворачивает цветы.

Почему их обрекли на смерть? Почему им нельзя пожить еще немного?

— Свава, — вдруг просит она, — можно я поставлю их у себя в подвале? Раз ты все равно хочешь их выбросить?

Свава отвечает быстро и твердо:

— Нет. Эти цветы никто не поставит в воду. Выброси их. Или я сама это сделаю. Ты ведешь себя как ребенок. — Она смеется, чтобы смягчить излишнюю резкость тона. — Так нельзя, Ауса. Ты чересчур сентиментальна. Я понимаю, что тебе просто жаль цветы. Сейчас мы с тобой выпьем по чашечке кофе. И по-моему, в той бутылке, которую Йоун прислал сегодня, еще кое-что осталось… Вообще-то я напрасно пила днем, для меня это слишком крепко. Сейчас я ее принесу. Нам не вредно немного подбодриться. День был тяжелый.

Аусе хочется спросить, прилично ли им подбадриваться именно таким образом, но она этого не делает.

— Только я сперва выброшу цветы, — говорит она и добавляет, охваченная внезапным желанием увидеть сына: — И загляну по пути к Огги.

* * *

— Дорогуша, да не расстраивайся ты из-за девчонки. Она не пропадет. Ты и оглянуться не успеешь, как она уже окажется под мужиком.

Как всегда, он смеется собственной шутке. Но женщина не отвечает ему, и тогда его толстые влажные пальцы начинают шарить по ее телу.

— Она может прийти в любую минуту, — говорит портниха вяло и не очень уверенно.

— А ты заперла дверь?

— Да, но ведь она откроет, когда вернется.

— Чепуха. Она никогда не возвращается раньше двенадцати, а к тому времени меня здесь уже не будет.

— Ну ладно, — вздыхает портниха и больше не сопротивляется.

Так бывает всегда.

— Как тебе понравилась девушка, которую ты хочешь нанять в экономки? — спрашивает она, ей хочется оттянуть время, она еще все-таки надеется избежать этой близости, в которой не смеет отказать ему, так же как вообще не смеет ему противиться. Он хохочет, один.

— Это ничего не изменит между нами, дорогуша, ровным счетом ничего. Может, я и женюсь на ней. Но с тобой мы останемся друзьями. Навсегда!

Друзьями! Она чувствует неприятное жжение в груди и горечь во рту.

— А мелочь, что я одолжил тебе, так ты о ней не думай. Я тебе уже говорил. Это просто дружеская услуга. Вот и все. Ты только будь немного подобрее со мной. Все в порядке. Вот так.

Скорее бы конец. Ее униженное тело подчиняется ему, пытается угодить, а рассудок содрогается от ненависти и стыда. Даже в то недолгое мгновение, когда рассудок находится во власти желания, она до омерзения ненавидит этого седого жирного коротышку. Ненавидит его дурно пахнущие поцелуи и толстые влажные пальцы, которые требовательно шарят по ее телу. Она ненавидит его потому, что у него есть то, чего нет у нее: самоуверенность, деньги, жилище, воля, с которой он добивается всего, чего хочет. Вот если бы она была его женой, другое дело. Тогда она обладала бы всем этим наравне с ним. Тогда и близость стала бы обычной обязанностью, как работа, к которой можно привыкнуть. Постепенно они притерпелись бы к недостаткам друг друга, смирились бы с ними… По крайней мере она. Но теперь, когда он берет себе в экономки молодую женщину с ребенком, которая хочет выйти замуж, перед портнихой все предстает в ином свете. Его непристойная шутка о дочери терзает ее память, как раскаленные иглы. Сегодня ей не следовало уступать ему. Ей следовало высказать ему откровенно все, что накопилось у нее в груди, и вернуть ему эти пять тысяч. Но она увязает все глубже и глубже. Может, это из-за Лины она стала такой трусихой? Но ведь она и раньше всего боялась, а почему — неизвестно. Его тяжелое дряблое тело давит ее невыносимой тяжестью, оно такое сытое, довольное. А она испытывает лишь злобу да отвращение. О, если бы она осталась верна своему мужу и после его смерти! Зачем он умер и оставил ее одну выпутываться из всех этих трудностей, ведь она не умела этого и при его жизни. Сперва за нее решали родители, потом хозяйка, у которой она работала, советовала ей, что делать, потом — он, знавший и понимавший все на свете. Лина унаследовала его способности. Господи,