Расчет с прошлым. Нацизм, война и литература - Ирина Млечина

Но сюда будут приходить и приходить люди, пишет Крюгер, сотни людей из Америки и Израиля, Канады и Англии, все разбросанные по миру дети этого мертвого города… они откроют лабиринт вины, от которой никто не сможет уйти…

Да, об Освенцимском процессе писали очень много. Приведем коротко выдержки из высказываний писателя Жана Амери, который родился в 1912 году в Вене, в 1938-м, когда был аншлюс Австрии, эмигрировал в Бельгию, а в 1943-м арестован гестапо и пробыл до конца войны в концлагере. Когда в 1963-м начался Освенцимский процесс, он, после 20 лет молчания, написал первую статью о пережитом в Третьем рейхе. Так возникла его книга «По ту сторону вины и искупления».

Жан Амери пишет: «…Поколение уничтожателей, конструкторов газовых камер, готовых в любой момент поставить свою подпись, где надо, преданных своему фюреру… стареет… Пока немецкий народ, включая молодое и самое молодое поколение, пытается жить как бы вне истории, …он должен будет нести ответственность за те двенадцать лет, с которыми он покончил не сам. Немецкая молодежь не может ссылаться на Гёте, исключая при этом Гиммлера. Нельзя пользоваться для своего блага национальной традицией, которая была почетной, и отрицать ее, когда она как воплощение утраченной чести выталкивала из человеческого сообщества воображаемого и, конечно, беззащитного противника».

Амери напоминает, что к немецкой традиции и немецкой истории относится и Гитлер, и его преступления. Он напоминает также высказывание одного из своих коллег по писательскому цеху, что Освенцим является прошлым, настоящим и будущим Германии, что преступления прошлого не пройдут бесследно. Он говорит о необходимости перестать «вытеснять, затушевывать те двенадцать лет, которые для нас были тысячью лет. Необходимо понять эти двенадцать лет как самоотрицание…»

Он ссылается на Томаса Манна, который в одном из писем высказывался более чем определенно о том периоде: «…В моих глазах книги, которые издавались в Германии с 1933 по 1945 год, не просто лишены какой-либо ценности, их не следует даже брать в руки, от них исходит запах крови и позора, они все должны пойти на макулатуру». Жан Амери добавляет: духовная переработка в макулатуру не только книг, но и всего, что было сделано за те двенадцать лет, была бы отрицанием отрицания, т. е. в высшей степени позитивным, спасительным актом…

Взгляд Амери на будущее весьма пессимистичен. Он полагает, что «…рейх Гитлера будет по-прежнему считаться «производственной аварией», превратится просто «в часть истории». «Происходившее в Германии с 1933 по 1945 год, как будут учить в школе, могло бы при сходных обстоятельствах произойти везде, и никто не будет настаивать на такой мелочи, как то, что это произошло все-таки именно в Германии…»

О том, что произошло «именно в Германии» в годы нацизма, писала, собственно, вся немецкоязычная литература после 1945 года. Она складывалась из самых различных пластов. Осознание вины и ответственности за преступления нацизма, за войну было трудной работой, и не все были к ней готовы. Процесс вытеснения прошлого из памяти скорее превосходил по масштабам противоположный процесс – осмысления и анализа. Выжившие растерянно озирались вокруг: предстояло начинать новую жизнь на разрушенном основании, в призрачном, почти ирреальном, сюрреалистическом мире развалин и хаоса. Прозрение, утеря иллюзий, смутное ощущение своей причастности к произошедшему, попытки связать воедино причины и следствия катастрофы – вот лишь некоторые штрихи тогдашнего самоощущения немцев. Те, кто шел на войну, вооруженный горючей смесью демагогических лозунгов нацизма и юнгеровско-романтических представлений о привлекательности «опасной жизни» и героизма во имя фюрера и рейха, были в трудном положении. Очень многие из них, твердо решив начать с новой строки и покончить с заблуждениями недавнего прошлого, осознавали всю иллюзорность мечтаний о «военных приключениях» и на новых, трезвых основаниях начинали трудный процесс осмысления. Но были и те, кто оказался неспособен, не мог или не хотел занять принципиально новую жизненную позицию. Это не были убежденные нацисты, но все то, что вошло в понятие «преодоление прошлого», давалось им с трудом или не давалось вовсе.

Культ войны, героизма, фронтовой «опасной жизни», возникший еще в кайзеровском рейхе и всячески утверждавшийся во времена нацизма, был патетическим противопоставлением неприемлемой мирной будничной жизни, неприязнь к которой испытывали не только неисправимые фанатики и откровенные милитаристы, но и часть консервативно настроенной публики, в том числе и некоторые писатели. Война была внедрена в общественное сознание как некое идеальное состояние, способное избавить Германию от сотрясающих ее бед. Эта патологическая структура сознания общества, видевшего в разрушительной войне единственный выход из всех трудностей, вела, как показывает история, к самым губительным последствиям. И тем не менее для многих – и после чудовищного краха фашистской Германии – война оставалась символом высшей доблести нации. Тяга к созданию героических культов вообще характерна для тоталитарных режимов. И множество людей продолжали исповедовать эту скомпрометированную самой историей веру, несмотря на разрушительные итоги Второй мировой войны.

В определенном смысле характерным примером литературы, противопоставлявшей войну как «доблесть» негероической, а потому «неинтересной», «недостойной» мирной жизни, можно считать творчество Герда Гайзера (1908-1976). Во время Второй мировой он был офицером, боевым летчиком-истребителем; в конце попал в плен в Италии. Тем самым он принадлежит к числу тех писателей ФРГ, которые уже зрелыми людьми пережили фашизм и непосредственно участвовали в войне. Он вошел в литературу на пороге 40–50-х годов и быстро приобрел весьма широкую известность. В его произведениях часто возникает мотив возвращения бывших солдат с войны, из плена, изображается их трудное встраивание в послевоенный быт с его разрухой, голодом, черным рынком. Он воспроизводит фронтовые будни солдат, особенно охотно летчиков – здесь, как понятно, определяющим является автобиографический момент.

Однако его позиция существеннейшим образом отличается от позиции других видных писателей, вступивших в литературу в первый послевоенный период. В отличие от Борхерта, Бёлля, Андерша и других, он в юности охотно воспринял и впитал мифы нацистской идеологии. Он дебютировал как литератор еще в 1941 году сборником стихов «Небесный наездник», многие сюжеты и образы которого почерпнуты из идеологического арсенала национал-социализма. Несамостоятельные по форме, подражательные стихи (он старательно копирует выдающегося немецкого писателя XVIII – XIX веков Гёльдерлина) вполне определенны по смыслу. В них повторяются характерные для официальной литературы тех лет мотивы «крови и почвы», восхваления германского «первородства», преклонения перед элитой, призванной нести порядок другим народам.

Позднее Гайзер отмежевался от этого сборника, сославшись на заблуждения молодости. «… Между двумя войнами бродило множество разных духовных призраков; среди них легко мог запутаться иной фантазер, которому не хватало понимания политической реальности. При этом могли возникнуть тяжелые заблуждения», – писал он. Многие западногерманские исследователи либо обходили молчанием этот сборник, либо трактовали его как «анархистскую бурю образов», «смутный мятеж и освященное Ницше кокетство с насилием». Но хотя сам автор отрекся – во всяком случае публично – от своего детища, все же он вступил в литературу с иным мировоззренческим багажом, нежели остальные видные писатели, представлявшие «литературу развалин» с ее стихийным антифашизмом, ненавистью к войне и глубочайшей подозрительностью к любым модификациям героизированных нацистских мифов. Отголоски идей, владевших Гайзером в юности, все же слышны в его послевоенных произведениях. Вот почему его единодушно приветствовала право-консервативная критика, видевшая в нем художника, «достигшего мастерства», даже автора «безусловно лучшего романа о войне (каким она считала роман «Умирающие истребители», действительно пользовавшийся большой популярностью). Но критика демократическая, в том числе связанная с известной писательской «Группой 47», отнеслась к нему более чем сдержанно. Так, известный литературовед Вальтер Йенс выразил это в заголовке своей статьи: «Против переоценки Герда Гайзера», напечатанной в еженедельнике «Ди Цайт» в 1960 году. Надо отметить, что Гайзер держался подчеркнуто изолированно, не поддерживая контактов ни с «Группой 47», ни с какими-либо иными писательскими объединениями.