Расчет с прошлым. Нацизм, война и литература - Ирина Млечина

Когда летом 1945 года союзные войска освободили узников бесчисленных нацистских концлагерей, когда раскрылось нечто, не вмещающееся в рамки обыденного сознания, когда в городах и деревнях появились плакаты с фотографиями полумертвых от истощения людей на лагерных нарах, открылись горы трупов, сброшенные во рвы тела женщин и детей, когда стало известно про печи крематориев, в которых сжигали людей, когда прохожие увидели на плакатах слова «Это ваша вина!» – совесть людей, пишет Ясперс, стала неспокойной, их охватил ужас. Многие действительно не знали, что происходит в нацистских лагерях уничтожения. Одни не знали, потому что не хотели знать, другие – потому что нацисты тщательно скрывали свои преступления. Кого-то это потрясло, кто-то остался равнодушным, большинство продолжало заниматься своими делами: расчищать развалины, заботиться о том, как перезимовать, как накормить детей. И все-таки эти чудовищные открытия не могли не оказать шокового воздействия. Главным обвинителем нацистского режима Ясперс считает не мировое общественное мнение, естественным образом настроенное в те годы против немцев, а суд внутренний, суд собственной совести: «Для нас гораздо важнее, как мы сами видим себя, осуждаем и очищаемся». Это главная мысль трактата: обвинение и самоочищение должны идти изнутри.

Ясперс предлагает подходить к вопросу вины дифференцированно, различая, помимо юридической, вину политическую (за действия режима, который немцы терпели), вину моральную (за поддержку этих действий) и метафизическую (за пассивность по отношению к совершаемым в стране преступлениям).

Если коллективная вина и существует, продолжает Ясперс, то как «политическая ответственность граждан». Но политическая вина, как и юридическая, не затрагивает души. Моральной вина становится, когда человек начинает всматриваться в себя, дает пространство совести и раскаянию. Моральную вину ощущают лишь те, кто вообще способен на раскаяние. Часто моральная вина возникает как проявление «лжесовести», из чувства «долга» по отношению к «отечеству», когда интересы этого отечества оказываются важнее человеческих, из так называемой «солдатской чести», «верности». Из чувства ложно понимаемого патриотизма люди нередко делали то, что было явным проявлением зла. Ведь «отечество перестает быть отечеством, когда разрушена его душа», когда его именем совершаются преступления по отношению к человеку, группам людей, целым народам.

В особой мере это трагическое заблуждение коснулось немецкой молодежи, которую нацизм вербовал с особым усердием, навязывая ей в качестве образцов для подражания псевдогерманские ценности, «идолов из псевдопреданий». Роковую роль сыграла приверженность внушаемому патриотизму, национальной идее, которая заставляла молодежь отождествлять себя с армией и государством.

Существовала и другая разновидность самооправдания, склонность одобрять нацизм за его «достижения» – за «приращение земель» или, к примеру, ликвидацию безработицы. При этом люди не хотели знать, что достигалось это за счет разрастания военной промышленности, а это было первым признаком ориентации на будущую войну. Или, другой пример, многие приветствовали заглатывание Австрии в 1938-м как осуществление «старого идеала единства» нации и рейха.

Ясперс не игнорирует разницу между активными и пассивными приверженцами фашизма. Но важнее для него другое: каждый, кто, видя несправедливость, издевательства, мучения, которым подвергли других людей, оставался при этом бездеятельным, – виновен. Каждый, кто не проявил «хоть какую-то возможную активность в защиту подвергавшихся угрозам, для облегчения несправедливости, для противодействия», – несет моральную вину.

Философ напоминает: в 1936 или 1937 году партия – это и было государство. И оно казалось более чем устойчивым. Люди были убеждены, что режим будет существовать вечно. Человек, который не хотел потерять работу или повредить своей семье, подчинялся. Учитывая все обстоятельства, в которых находился человек, Ясперс уделяет особое внимание той разновидности вины, которую называет метафизической. «Метафизическая вина – это недостаток абсолютной солидарности с человеком как человеком… Эта солидарность нарушена, если я присутствую там, где совершается несправедливость и преступление. И недостаточно, если я с осторожностью рискну жизнью, чтобы это предотвратить. Если это произошло, и я был при этом, и если я выживу, где другого убили, то во мне возникает голос, который скажет мне: то, что я еще живу, моя вина».

Ясперс цитирует собственную речь, произнесенную в августе 1945 года: «Тысячи людей в Германии искали или нашли смерть в сопротивлении режиму, большинство анонимно. Мы, оставшиеся в живых, не искали смерти. Когда забирали наших еврейских друзей, мы не вышли на улицу, не кричали, пока и нас не уничтожат. Мы предпочли остаться в живых со слабым, хотя и верным обоснованием, что наша смерть ничему не поможет. То, что мы живы, наша вина. Мы знаем перед Богом, что так глубоко унижает нас. За двенадцать лет с нами произошло нечто вроде переплавки нашего существа…

Когда в ноябре 1938 года горели синагоги и впервые депортировали евреев, – продолжает Ясперс, – это была еще прежде всего моральная и политическая вина. Обе эти вины несут те, кто был у власти. Генералы присутствовали при этом. В каждом городе комендатура могла вмешаться, когда совершались преступления. Ибо солдат существует для защиты всех, если преступления совершаются в таком масштабе, что полиция не может их предотвратить или оказывается несостоятельной. Они ничего не сделали. Они отказались в этот момент от прежде славной нравственной традиции немецких армий. Их это не касалось. Они отделились от души немецкого народа ради абсолютно самоуправной военной машинерии, которая подчиняется приказам.

Многие среди нашего населения были возмущены, многие охвачены ужасом, в котором было предчувствие грядущей беды. Но еще больше людей без помех продолжали свою деятельность, свое общение и развлекались, словно ничего не произошло. Это моральная вина. Но те, кто в полном бессилии, возмущении, отчаянии не могли этому помешать, совершали шаг в своем преображении через осознание метафизической вины. Таким образом, – заключает Ясперс, – каждый немец без исключения несет политическую ответственность. Каждый, хотя и по-разному, должен подвергнуть себя самопроверке с моральной точки зрения: «Здесь ему незачем признавать никакой другой инстанции, кроме собственной совести».

Немецкий народ, по мысли Ясперса, несет двойную вину. Во-первых, за безоговорочное подчинение политическому вождю и, во-вторых, за сущность вождя, которому подчинился. Немцы несут ответ «за режим, за деяния режима», за развязывание войны, «за того фюрера, которому позволили оказаться во главе». Как немец, как человек, говорящий по-немецки, пишет о себе автор, он не может не чувствовать себя ответственным за все, что «произрастает из немецкого». Эта мысль очень близка, на наш взгляд, тому, что пишет в статье «Германия и немцы» Томас Манн, который как немец тоже считает себя ответственным за все, что совершала Германия – и «добрая», и «злая». Чувствуя себя близким другим группам и общностям людей, пишет Ясперс («в определенные моменты я благодаря этой близости могу чувствовать себя евреем или голландцем, или англичанином»), он тем не менее остро ощущает себя немцем: «Жизнь в родном языке так устойчива, что я, рационально необъяснимым образом, чувствую себя со-ответственным за то, что делают или сделали немцы».