Расчет с прошлым. Нацизм, война и литература - Ирина Млечина

В итоге среди немногих покинувших академию оказались выдающиеся писатели, среди них Рикарда Хух и Томас Манн. Впрочем, последний был неугоден нацистской партии с самого начала. Еще в 1929 году, когда он стал нобелевским лауреатом, газета «Фёлькишер беобахтер», центральный орган партии, пренебрежительно обозвала его «литератором демократии» и писателем «второго сорта». Когда он эмигрировал, власти рейха прилагали все силы, чтобы его вернуть – все-таки им, по крайней мере тогда, хотелось произвести благоприятное впечатление за границей. Томас Манн написал: «Я не могу представить себе жизни в Германии, какой она сегодня стала, а возвращение в прежнее невозможно, ибо прежнего больше нет». В другом письме он сообщал: «Что касается меня лично, то упрек, что я покинул Германию, ко мне не относится. Я был вытолкнут из нее. Обруганный, оклеветанный и ограбленный чужими завоевателями моей страны, потому что я более старый и лучший немец, чем эти». Декану философского факультета боннского университета, известившему его об изъятии у него докторского звания, он ответил: «Ни в каком сне я себе представить не мог… что я свои последние годы проведу как эмигрант, у себя дома лишенный собственности и проклятый, проведу в состоянии глубоко оправданного протеста. Немецкий писатель, привыкший к ответственности благодаря языку, немец, чей патриотизм – возможно, наивный – выражается в вере в несравненную важность того, что происходит в Германии… должен молчать, глухо молчать обо всем неискупимо дурном, что происходит в моей стране с телами, душами и умами, с правом и правдой, с людьми и над людьми? О той страшной опасности, которую этот губительный для человека режим… означает для этой части мира? Это невозможно». В том же письме содержатся пророческие слова: «Смысл и цель национал-социалистической государственной системы состоит лишь в одном…: путем беспощадного насилия, надругательства, истребления всякого несогласия, воспринимаемого как помеха, держать в форме немецкий народ для грядущей войны».

Сходным образом высказалась и Рикарда Хух, автор многих талантливых произведений и лауреат многих литературных премий. В письме президенту академии в марте 1933 года она писала: «Я не могу произнести «да», ибо резчайшим образом не одобряю… предпринятые новым правительством действия».

Позднее, в другом письме, она пояснит, почему не может оставаться в академии: «То, что немец воспринимает мир как немец, я бы считала совершенно естественным; но что такое немецкое и как должно это немецкое подтверждать себя, по этому поводу есть различные мнения. То, что нынешнее правительство предписывает в качестве национальных взглядов, это не мое немецкое… Насилие, брутальные методы, диффамация инакомыслящих, хвастливое самовосхваление я считаю не-немецким и чудовищным…»

Спустя почти двадцать лет, в июне 1950 года, выдающийся немецкий писатель Альфред Дёблин, автор знаменитого романа «Берлин Александерплац», писал одному коллеге: «Наступил 1933 год. Нас разбросало… Некоторые ликовали, переходя с развевающимися знаменами к врагу, который время от времени давал им пинка под зад. Один-единственный голос еще доносился из вашего круга (оставшихся в Германии – И. М.) ко мне: голос Рикарды Хух, восхитительной женщины… обладающей силой духа и мужеством; вы никогда не увидите подобных ей!»

В те времена, когда лишь столь немногие решились открыто выступить против произвола, нацисты изгоняли из академии, из литературы, а потом и из страны лучших, кто представлял немецкую культуру. В соответствии с «полученной в руководящих инстанциях информацией», извещал некоторых неугодных членов академии ее президент, они больше не могли «считаться членами отделения литературы». Письма такого рода получили Леонхард Франк, Георг Кайзер, Бернхард Келлерман, Рене Шикеле, Фриц фон Унру и другие – цвет тогдашней немецкой литературы. Места либерально настроенных и «расово недостойных» академиков заняли новые, бурно приветствовавшие победу нового режима. Это тоже была неоднородная компания. Были среди них признанные, пользовавшиеся успехом в той среде, которая служила оплотом фашизма, как Ганс Гримм с его романом «Народ без пространства». Это название стало своего рода пропагандистской формулой нацистов с их манией национального величия и расширения «жизненного пространства».

Подобные книги становились активным подспорьем нацистской партии в осуществлении агрессивной, захватнической политики. К этой группе литераторов принадлежал, к примеру, Эрвин Гвидо Кольбенхайер с его антиинтеллектуализмом и антирационализмом, проповедник идей биологической исключительности «северной расы» и великой миссии «германской сущности». Он еще во времена Веймарской республики был симпатизантом нацистских бредней, а в 30-х демонстрировал всячески свою приверженность и верность гитлеровскому режиму. Не последним среди пронацистских литераторов был Ганс Фридрих Блунк, занимавший в 1933-1935 годах пост президента «имперской палаты письменности», автор романов, воспевавших достоинства и преимущества все той же нордической расы и создававший псевдоисторические, замешанные на мистике романы. «Партийным певцом» нового режима был Вилль Веспер, чьи сочинения были исполнены шовинистского духа, рьяный поклонник и певец древнегерманского варварства и «героической традиции» немцев.

Блунк был и заместителем президента Прусской академии искусств. Председателем академии после ее «чистки» и массового притока новых членов стал, как уже говорилось, Ганс Йост, один из главных апологетов нацизма. Пресса выражала надежду, что в новом составе академия будет «лучше и действеннее сохранять для своего народа» духовные ценности, благодаря чему немцы смогут «в своем возрождении черпать из произведений мастеров своей культуры» нацистские идеи.

Необходимо пояснить: с разрывом в несколько месяцев, т. е. почти одновременно, была произведена упомянутая «чистка» Прусской академии искусств и создана – под непосредственным руководством министра просвещения и пропаганды Геббельса – «имперская палата культуры». Она подразделялась по «отраслям» – делами литературы стала заниматься «имперская палата письменности». Общей задачей всех руководящих культурой органов была унификация и подавление в зародыше всякой крамолы, всего, что наци считали вредным, и поддержание всего «полезного». Понятно, что при таком подходе все те писатели, которые составляли честь немецкой литературы и были известны и читаемы за границей, оказались не просто лишними, но и опасными, и от них избавлялись, как уже сказано, разными способами: вынуждали эмигрировать, а кого-то бросали в концлагеря. Эрих Мюзам, подвергшийся пыткам, погиб в 1934 году в Ораниенбурге. Нобелевский лауреат публицист Карл фон Оссецки умер после истязаний.

Понятно, что при таком режиме и таком подходе ни о какой свободе творчества и помыслить было нельзя. Все, кто не уехал и не погиб в заключении, должны были или молчать или подчиниться «имперскому руководству», которое придало культуре «единое направление». Заметим попутно, что, например, литературная критика как проводник «еврейского засилья в искусстве» была запрещена, место критика должен был, по приказу Геббельса, занять «информатор», он же пропагандист. Отныне все писатели, дабы иметь возможность печататься, должны были заполнять анкету и указывать (а также доказывать), что не имеют «не-арийских» предков или жен, являются настоящими арийцами и полностью разделяют нацистское мировоззрение. Очень многие литераторы немедленно подчинились новым правилам и стали действовать (и писать) в соответствии с указаниями. Другие, как уже отмечалось, эмигрировали…