Ты моё дыхание - Ева Ночь

Что значит мужчина… Сразу организовал процесс. Я бы не догадалась. К тому же, Вовка капризничает. Ему нужно, чтобы я рядом сидела. Вот если бы мы одни были, уже б сидел за обеденным столом и сопел. А так в комнате, сам. Удивительно.

– Я сказал, что буду тебе помогать, и Вова дал разрешение. Командуй, шеф-повар. Раб-сила ждёт указаний.

– Картошку почистишь? – спросила тихо, сомневаясь, что он согласится. Денис никогда маме не помогал. Считал, что мужчине на кухне делать нечего, когда бабы в доме есть. Да и папа мало с готовкой помогал – он всё время работал.

Костя без слов сгрузил картошку в мойку и включил воду. Я исподволь за ним наблюдала. Уверенные движения. Сильные руки. Он моет, выкладывает овощи на вафельное полотенце, нож в руки берёт.

– Ты только ему немного поддавайся, ладно? – прошу я не в силах оторвать взгляд от его рук. У него мускулы перекатываются под кожей. И это почему-то опять меня волнует. Будто во мне что-то эдакое открылось. Как будто из-под земли нашёл выход источник.

Я не дурочка, конечно. В таком возрасте всё знаю о сексе и возбуждении. Но я никогда ничего подобного не испытывала, хоть мне уже и двадцать один. Поэтому стою и гадаю: это оно или нет? Одно понятно: меня к Косте влечёт. Не уверена, что хочу его потрогать, но, наверное, была бы не против, если бы он ко мне прикоснулся.

Костя бросает на меня весёлый взгляд.

– Конечно, я буду немножечко поддаваться. Но так, чтобы он чувствовал вкус борьбы. И немножечко, но Вова будет проигрывать. Потому что нужно учиться как побеждать, так и поражения уметь принимать. Иначе будет думать, что самый умный и сильный, а на самом деле – игра в поддавки, которая ему не поможет стать человеком. Образно говоря.

– Он расстраивается, дует губы и, бывает, плачет, – предупреждаю честно, переживая, как Костя к этому отнесётся.

– Ничего. Слёзы вытрем, раненое эго полечим. А потом ещё и утешительный приз выдадим. Вкусняшку какую-нибудь.

– Я его в еде немного ограничиваю, – вздыхаю. – Было время, он недоедал, и я потом… в общем, стремилась дать ему всё самое лучшее. И перестаралась слегка. Теперь боремся с лишним весом.

По Костиным глазам вдруг поняла, что проболталась. Сказала лишнее. Взгляд у него потемневший, сердитый.

– Сонь, – бросает он нож и делает шаг ко мне. – Может, ты всё же расскажешь, что у тебя стряслось?

Он близко, очень близко. У меня перед глазами его мощная грудь. Беспомощно мотаю головой. Не могу. Не сейчас.

– Прости. Я не хочу об этом, – бормочу, чувствуя, как подступают слёзы. Надо успокоиться.

И тогда он меня обнимает. Простые надёжные дружеские объятия, когда я могу почувствовать его мужскую силу, но не испытываю ничего, кроме поддержки и облегчения.

Оказывается, это так хорошо: иметь рядом плечо, на которое можно опереться в минуты, подобные этой.

Костя

Что-то мне в последнее время слишком часто хочется хоть кому-нибудь морду набить. То это Толик, то господин Островский. Но больше всего я б в качестве боксёрской груши использовал этого урода, что Софье жизнь искалечил.

Ничего поделать с собой не могу – стойкая неприязнь и враждебность. Других чувств не испытываю. И то, что ребёнок голодал, – последняя капля моего терпения. Я рискнул всё же и попросил Соню всё рассказать. Естественно, она не захотела.

Терпение. Кажется, это слово станет мантрой на то время, пока я буду с Софьей рядом. До тех пор, пока она наконец-то не научится мне доверять.

Руки я, конечно, не удержал. И то, как она доверчиво ко мне прильнула, омыло теплом и сердце, и душу.

Я чувствовал к ней нежность. Что-то такое, чего ни к одной женщине не испытывал. Даже те чувства, что когда-то терзали меня по отношению к Алле Жалейкиной и рядом не стояли.

Я хотел защитить. Согреть. Отдать Софье всё, только чтобы она вот так грелась в моих объятиях, доверяла, не вздрагивала от прикосновений.

Я бы хотел подарить ей ласку и заботу. И мечтал, чтобы однажды она смогла ответить мне, раскрыться. Позволила себе стать женщиной – любимой, желанной, единственной.

– Мы так ничего не приготовим, останемся голодными, – смущённо розовеет она и пытается отстраниться.

– Ничего, за несколько минут никто от голода не умрёт, – поправляю её волосы, хоть нет в том нужды. Это желание просто к ней прикасаться. Любоваться, греться в тепле её глаз.

Это выше меня. Я склоняюсь, желая её поцеловать, но медлю, спрашивая разрешения. Миг. Ещё мгновение. Сердце замирает в груди. Оттолкнёт?.. Увернётся?..

Облегчение наваливается шквалом, когда Софья осторожно поднимает лицо мне навстречу. Губы её близко. Она разрешает.

Вначале я целую её легко. Касаюсь губ своими губами. Мне бы остановиться, но я не могу. Касание. Ещё и ещё. Невозможно удержаться. Целую её по-настоящему. Захватываю губы в плен, а телом стараюсь быть подальше, не прикасаться. Тело очень даже бурно реагирует на эту простую ласку. Если я прижму её к себе, она поймёт, почувствует, испугается. А я этого не хочу. Мне хорошо до головокружения.

Она вздыхает, когда я отрываюсь от её губ, но вырываться не спешит. Я бы целовал её до бесконечности. Наслаждение. Эмоции. Ощущение, что за спиной крылья вырастают, а тело становится одновременно тяжёлым и лёгким. Кровь бурлит. Я бы сейчас легко машину перевернул голыми руками.

– Вы что, целуетесь? – застукал нас Вовка, и всё очарование прошло.

Софья покраснела. Я окаменел. О ребёнке мы совершенно забыли. Ну, я так точно. Куда мне. Не до того как-то было. Сейчас, наверное, граната б позади меня рванула, не почувствовал бы.

– А я в туалет шёл, между прочим! – заявил Владимир и попросил: – Кость, включи мне свет, а то я не достаю, а без света ходить боюсь.

Ребёнка не очень впечатлило, что он нас застукал. Но больше мы не целовались. Какая жалость. Зато Соня вернулась к мясу, я – к картошке.

Позже, когда всё это отправилось в духовку, она меня прогнала.

– Иди, с Вовой поиграй. А я пока яблоки подготовлю, пирог испеку. Это быстро и несложно. Вова любит, надеюсь, и тебе понравится.

Она до сих пор смущается. В глаза мне не смотрит. Лучше сейчас не смущать её ещё больше. Терпение. У меня ещё будет возможность побыть с ней наедине.

– Это, конечно, не ресторанная еда…  – вдруг говорит она, а я приподнимаю брови.

– Я не поклонник ресторанной еды. Мне больше нравится домашняя. Особенно, когда женские руки готовят с любовью.

Я ни на что не намекаю. Слова сами из меня льются. Софья краснеет ещё больше и склоняется над столом, а я тихонько ухожу, хотя больше всего на свете мне хочется остаться с ней рядом.

Словно приклеенный. Прикованный.