Ты моё дыхание - Ева Ночь

Бандиты. Воры. Сейчас я зайду, а Михайловна лежит в луже крови.

Денис пришёл по мою душу и третирует мою милую старушку.

Толик решил мне отомстить.

Что только ни нарисует охваченный паникой мозг…

В квартире стояла тишина. Только кто-то говорил по телефону. Незнакомый голос. Мужской. Низкий, сочный и резковатый.

От страха я не соображала, что делаю. Схватила первое, что в руки попало и на цыпочках прошла в большую комнату.

Он стоял ко мне спиной. Высокий. Плечистый. Мощный. Мой «любимый» тип мужчин, который я всеми способами привыкла избегать.

Стоял и разговаривал. Вот так запросто, словно у себя дома. Я страшилась даже думать, что этот бугай сотворил с Михайловной.

Он обернулся в тот миг, как я замахнулась зонтом-тростью. Именно его я схватила в прихожей. Обернулся, чтобы посмотреть на меня с холодным интересом. Он даже не дрогнул, когда зонт с громким хлопком распустил свой роскошный огромный купол.

Софья

Я стою, как рыбка, под зонтом. Хлопаю губами, а говорить не могу.

– В чём дело? – спрашивает он меня спокойным тоном, и я ещё больше теряюсь. Это как бы мой вопрос, но я сейчас в таком состоянии, что вряд ли смогу ответить. Глаза у меня, наверное, из орбит вылезают. По крайней мере, я так это чувствую. Стою и пялюсь на этого типа в немом ужасе. К счастью, в руках у него телефон. Никаких ножей и пистолетов. Крови тоже не видно. Руки чистые.

– Послушайте, – слышу я лёгкое раздражение в его голосе, – на улице тишь. Дождь не предвидится. Снег тоже. Может, вы всё же оставите в покое зонт?

Чем дольше он говорит, тем крепче я вцепляюсь в ручку зонта. В случае чего, всё же можно попытаться его наконечником ширнуть.

Он вздыхает, словно понимая, что разговаривает с беспросветной тупицей и добавляет:

– Я Богдан. Островский. Внук Алины Михайловны. А вы, я так понимаю, квартирантка.

Я наконец-то опускаю зонт. Закрыть его только ума не хватает. Продолжаю пялиться на человека, о котором много слышала, но никогда не видела.

– А Михайловна где? – наконец-то прорезается у меня дар речи. Голос противный, писклявый, жалкий какой-то. Сразу видно, что я его боюсь до обморока.

Он красивый, её внук. Интересный. Брови у него необычные – с изломом, и глаза – холодный прозрачный лёд, контрастирующий с тёмными волосами. Выигрышное сочетание. Таких обычно женщины любят. Но во мне мужчина ничего, кроме отторжения не вызывает.

Он богат – это видно. Одежда, часы, причёска, лоск. Но за всё это время он не появился здесь ни разу, не навестил Михайловну. Человек-невидимка. Неуловимый снайпер.

– Как раз об этом я и хочу с вами поговорить… – он слегка морщится, досадуя, а я понимаю, какая проблема его раздражает: он не помнит или не знает моего имени. Но, думаю, не помнит. Михайловна говорила ему обо мне – они разговаривали по телефону не раз. И что я квартирантка он тоже в курсе. Но таким, как он, совершенно не до таких, как я, и поэтому утруждать себя запоминанием моего имени он не стал.

– Софья. Меня зовут Софья, – подсказываю ему тихо. Островский кивает.

– Бабушку госпитализировали, – сообщает он мне, и я тяжело вздыхаю.

– Как она? И где? – делаю шаг навстречу и спотыкаюсь о зонт.

Он смотрит на меня внимательно, но особых эмоций в этом ледяном взгляде я не вижу. Скорее, изучает меня, взвешивает, что сказать. Может, немного удивлён.

– Плохо. Всё остальное – не стоит. Ходить, надоедать, проявлять ложное участие. Вы для неё чужая. Телефон я забрал – сейчас он ей не понадобится. Впереди – сложная операция и реабилитация.

Меня словно кипятком ошпарили. Я чувствую, что покраснела. Глаза жжёт от подступивших слёз, но плакать перед ним я не буду.

Бровь Островского ломается ещё больше. Ему не понятна моя реакция.

– Не нужно разыгрывать оскорблённую невинность. Сколько вы здесь прожили? Месяц? Два? Будь вы такая участливая, давно бы поняли, что с ней что-то не то. Она всегда очень активная. Была, – добавляет он через крохотную паузу. И в этот момент лицо его становится ещё жёстче. – Вы равнодушно смотрели, как она загибается, а теперь пытаетесь обижаться на мои слова?

Я задыхаюсь от несправедливости его высказываний, но оправдываться не хочу и не буду. Пусть думает, что хочет.

И это тот самый милый Богдаша, о судьбе которого без конца сокрушалась Михайловна? Да он монстр, каких мало. Бездушное бревно, способное походя человека прибить своей чёрствостью.

– Не знаю, как и зачем вы к ней втёрлись. Баба Лина не самый доверчивый человек на этой Земле. Мягко говоря. Это была её жизнь, я старался не вмешиваться. Но сейчас, когда ей предстоит долгий путь к выздоровлению, я не могу оставить вас в её квартире. Вам придётся съехать, причём быстро.

Да буквально пальцами щёлкнуть – и всё готово. Можно бежать, поджав хвост, потому что барин приехали и командуют.

Он задел меня так, что я даже бояться его перестала.

– Мне нужно время, – постаралась, чтобы голос звучал твёрдо. – У меня ребёнок. Нужно найти квартиру и договориться, чтобы вещи перевезти.

Островский снова ломает бровь. На губах его блуждает циничная улыбка.

– Насколько я знаю, вы местная. И, думаю, вам найдётся, где переночевать. Заодно решите все остальные проблемы. Ваши манатки я, так и быть, распоряжусь, чтобы перевезли по новому адресу. Можете приступать к сборам. Я подожду, хоть время моё и дорого.

Это была последняя капля. За ней последовал взрыв.

Я привыкла молчать. Привыкла бояться. Старалась быть менее заметной и вообще сливаться с тенью. Но наступают моменты, когда и овечка, что ждёт своего смертного часа, взбрыкивает и показывает зубы почище матёрого волка.

– Не знаю, что у вас в голове и какие небылицы вы насочиняли обо мне. Судя по всему, по вам плачет слава великого фантаста. Правда, не уверена, что вы способны создать нечто гениальное. Наверное, больше – уродливое и больное, как вы сам.

Да, конечно же, я уеду. И найдутся люди, что мне помогут. Как в своё время помогла ваша бабушка – Алина Михайловна. Ей я благодарна за это.

Вы обвинили меня в бездушии. Я не буду спорить и что-то доказывать. Но если у меня нет души, то вы и вовсе проржавевший насквозь механизм, в котором ничего живого не осталось.

Она очень вас любит. Постоянно вспоминает. Я знаю, как вас зовут, но ни разу, за почти четыре месяца, что живу здесь, не видела.

Где вы были, когда она была здорова и тосковала? Где вы шлялись, когда она заболела и ни в какую не желала идти в больницу?

Вы появились, когда ей стало совсем плохо. Я уверена: вы ни о чём её не спрашивали, когда решили появиться здесь и разыграли жёсткого хозяина. Отобрали у неё телефон. Запрещаете видеться. Не по её просьбе, а потому что вам так захотелось. Для вашего понимания так правильно.