Аристотель и Данте открывают тайны Вселенной - Бенджамин Алире Саэнс
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
– Важно – значит важно.
Я ничего не ответил.
– Ты сейчас глаза закатил?
– Типа того.
– Думаю, тебе надо поговорить с родителями. Просто усадить их и заставить все рассказать. Пусть ведут себя по-взрослому!
– Нельзя взять и заставить вести себя по-взрослому. Особенно взрослых.
Это рассмешило Данте, и мы так расхохотались, что Ножка на нас залаяла.
– Знаешь, – произнес Данте, – пожалуй, мне нужно последовать собственному совету. – Он помолчал. – Господи, надеюсь, у мамы родится мальчик. И, надеюсь, он будет по девочкам. Иначе я его прикончу.
Мы опять рассмеялись, а Ножка снова залаяла.
Когда мы успокоились, Данте вновь заговорил; ночью в пустыне его голос казался особенно тихим.
– Я должен им признаться, Ари.
– Зачем?
– Просто должен.
– А вдруг ты влюбишься в девушку?
– Без шансов, Ари.
– Они будут любить тебя несмотря ни на что.
Он ничего не ответил.
А потом я услышал, что он плачет.
Я решил дать ему выплакаться – все равно ничем помочь не мог. Мог только выслушать его боль. Было почти невыносимо, но я выдержал. Просто сидел и слушал его боль.
– Данте, – прошептал я, – неужели ты не замечаешь, как они тебя любят?
– Я их разочарую. Как разочаровал тебя.
– Ты меня не разочаровывал, Данте.
– Ты это говоришь только потому, что я плачу.
– Нет.
Я приподнялся на локтях и сел на край кузова. Данте тоже сел. Мы посмотрели друг на друга.
– Не плачь, Данте. Я ни капли не разочарован.
На обратном пути мы остановились у придорожной закусочной и взяли по бутылке корневого пива[43].
– Какие у тебя планы на лето? – спросил я.
– Буду заниматься со школьной командой по плаванию, закончу пару картин и найду работу.
– Серьезно? Ты пойдешь работать?
– Боже, ты прямо как папа.
– Ну и зачем тебе работа?
– Чтобы научиться жизни.
– Жизнь, – буркнул я. – Работа. Дерьмо. Экотон.
– Экотон?
Пять
Однажды вечером мы с Данте сидели у него в комнате. Теперь он рисовал на холстах и работал над большой картиной, которая стояла на мольберте, накрытая тканью.
– Можно посмотреть?
– Нет.
– Только когда дорисуешь?
– Да. Когда дорисую.
– Ладно, – сказал я.
Данте лежал на кровати, а я сидел на стуле.
– Читал какие-нибудь хорошие стихи в последнее время? – спросил я.
– Да нет, не особо, – ответил он рассеянно.
– Ты где витаешь, Данте?
– Тут, – отозвался он и сел в кровати. – Я тут думал о поцелуях, – сказал он.
– А.
– Как понять, что тебе не нравится целоваться с парнями, если ты никогда не целовался?
– По-моему, такие штуки мы просто чувствуем, Данте.
– Ну вот ты целовался с парнями?
– Ты ведь знаешь, что нет. А ты?
– Нет.
– Ну, может, и тебе не понравится. Может, ты просто все надумал.
– Думаю, стоит провести эксперимент.
– Я знаю, к чему ты клонишь, и мой ответ: нет.
– Ты же мой лучший друг, верно?
– Да. Но сейчас я начинаю об этом жалеть.
– Давай просто попробуем.
– Нет.
– Ну же. Я никому не скажу.
– Нет.
– Слушай, ну это же просто поцелуй. Ну правда. И мы сразу все поймем.
– Мы и так все знаем.
– Мы не узнаем наверняка, пока не попробуем.
– Нет.
– Пожалуйста, Ари.
– Данте.
– Встань.
Не знаю почему, но я послушался. Я встал.
А потом он встал прямо напротив меня.
– Закрой глаза, – сказал он.
Я закрыл. И он поцеловал меня. А я ответил на поцелуй.
А потом он начал целовать меня по-настоящему, и я отстранился.
– Ну? – спросил он.
– Нет, – сказал я. – Не мое.
– Совсем?
– Ага.
– Ладно. Зато определенно мое.
– Ага. Я так и понял, Данте.
– Что ж, значит, с этим покончено, да?
– Да.
– Ты злишься?
– Немного.
Он снова сел на кровать. Вид у него был грустный. Мне не нравилось видеть его таким.
– Я скорее зол на себя, – сказал я. – Вечно позволяю тебе уломать меня на всякую ерунду. Но ты не виноват.
– Ага, – прошептал он.
– Только не плачь, ладно?
– Ладно, – ответил он.
– Ты плачешь.
– Не плачу.
– Хорошо.
– Хорошо.
Шесть
Я не звонил Данте несколько дней. Он мне тоже.
Но я понимал, что он грустит. Переживает. Я тоже переживал, поэтому пару дней спустя все-таки ему позвонил.
– Хочешь побегать завтра утром? – предложил я.
– Во сколько? – спросил он.
– В полседьмого.
– Давай, – согласился он.
Для того, кто никогда раньше не бегал, Данте здорово справлялся. Конечно, с ним я вынужден был сбавить скорость, но меня это не смущало. Мы немного поболтали и посмеялись. А потом поиграли во фрисби с Ножкой, и все снова стало хорошо. Мне это было необходимо. И Данте тоже. Все наладилось.
– Спасибо, что позвонил, – сказал он. – Я уже думал, что больше ты не позвонишь.
На какое-то время жизнь стала до странного обыденной. Не то чтобы я жаждал обыденного лета, но почему бы и нет. Обыденность меня устраивала.
Каждое утро я отправлялся на пробежку, потом занимался с гантелями и шел на работу. Иногда мне звонил Данте, и мы болтали о всякой ерунде.
Он почти дорисовал свою картину и только что устроился в аптеку в Керн-Плейс. Сказал, что ему нравится там работать, потому что рядом университетская библиотека, куда можно ходить по вечерам (круто быть сыном профессора). А еще он сказал:
– Ты бы очумел, если б увидел, кто покупает презервативы.
Не знаю, хотел ли он меня рассмешить, но ему это удалось.
– Кстати, мама учит меня водить, – сказал он в другой раз. – Но мы в основном ругаемся.
– Я дам тебе порулить моим пикапом, – сказал я.
– Страшный сон моей мамы, – заметил Данте.
Мы снова рассмеялись. Было здорово. Без смеха Данте лето не было бы летом.
В первые недели мы много болтали по телефону, но виделись редко. Он был занят. Я был занят. Но главным образом мы просто друг друга избегали. И пускай мы не хотели придавать нашему поцелую большого значения – все-таки он был для нас важен. Призрак того поцелуя еще долго преследовал нас обоих.
Как-то утром, вернувшись с пробежки, я обнаружил, что мама ушла. Она оставила записку, в которой сообщала, что ушла проводить ревизию продуктов в банке продовольствия. «Кстати, когда ты придешь помогать? Ты обещал приходить днем по субботам».
Не знаю почему, но я решил позвать с собой Данте.
– Я буду работать волонтером в банке продовольствия. Это днем по субботам. Хочешь со мной?
– Давай. А что надо делать?
– Думаю, мама все объяснит, – ответил я.
Я был рад, что позвал его. Я соскучился. Соскучился сильнее,