Залив девочек - Александра Нарин

Я стояла там до утра. Громкоговорители стихли, и в грузовике закончились товары. Артисты сняли маски и ушли. Я была не в силах пошевелиться. Бумаги в моих руках смялись и завяли. На рассвете ты вышел, хромая. Мы молча пошли домой. Они сделали это с тобой, сделали вазэктомию.

Мы шли осторожно, маленькими шагами. Мы не говорили ничего всю дорогу, и только возле нашего дома ты сказал:

– Прости меня. Я шел мимо трущобы со станции, меня загнали в автобус вместе со всеми. Я ничего не смог сделать. Это конвейер, который не разбирает, кто на нем. У многих, кого стерилизовали этой ночью, вообще не было детей. Я пойду протестовать. То, что они сделали, убийство.

Чарита

– Сними свои браслеты, милая, сними их.

– Что ты? Госпожа же здесь.

– Не будем шуметь. Я давно не видел тебя.

– Тихо сегодня.

– Да, на заливе спокойно. Иди сюда, подойди ближе, покружись.

Он тянет за край ткани, она разматывается. Громко шуршит моя одежда. Стыдно перед старой госпожой. Какие чистые у них постели, поднять ногу жалко на них, и не потому, что я же их и стирала.

Моя ступня, что ходит по земле Ночикуппама, в песке, рыбьих костях, чешуе и ветоши, становится на кровать Леона, в белые и зеленые цветы. Мне иногда смешно из-за того, что он спит, как женщина, на таких простынях. Как он тяжело дышит, разве таким он был четыре года назад? Все эти заботы тянут из него силы.

– Хорошо тебе?

– Лучше помассирую твои ноги. Где ты ходил сегодня?

– Опять в полиции был, милая. Тот человек из корпорации пришел. Что-то я сделал не так, скверно.

– Что ты? Разве можешь ты сделать плохое?

– Он захотел поговорить еще с кем-нибудь. А с кем? Мама лежит, девочки малы, скажут не то, еще хуже будет.

– И что же?

– Я сказал, чтобы поговорили с Грейс, я специально сказал, пока она на выставке, чтоб он домой к нам не ходил, там ее обо всем спросил, может, побыстрее отвяжется. Теперь думаю, что зря.

– Что ты? Поговорят и разойдутся. Ерунда. Она не больше скажет, чем ты. Нашей вины никакой нет, та девчонка сразу была с червоточиной.

– Думаешь? Я как будто не защитил ее. Грейс…

– Какая для нее опасность? Ерунда. Все равно бы он ее вызвал. Он же государственный человек. Спросит то, другое, и разойдутся. Хватит мучить свое сердце.

– Банки звонят, милая, электрическая компания звонит, водоснабжение звонит. Мне даже нечего дать тебе сегодня на покупки. И завтра мне нечего дать тебе, милая. Я не справился, не уберег всех вас. Придется ехать и договариваться с другими приютами, чтоб взяли девочек.

– Я принесу завтра рыбы. Наши молитвы не будут напрасны. Слышишь, твоя Чарита родилась под счастливой звездой? – хотела сказать весело, да вышло отчаянно.

– У тебя свои дети, милая, хватит отнимать у них еду.

– Девочки тоже мои дети, наши дети.

Я встала, оделась, надела на ноги и руки браслеты, завязала волосы в тугой пучок.

– Пойду дам госпоже лекарства. А ты отдохни, отдохни, не думай ни о чем.

Грейс

– Мурумагал, разносчик пришел, спустись. Возьми только сандаловые благовония и кофе. Остальное купим в супермаркете. Куда ты пошла? Переоденься! Соседи смотрят, это тебе не нищенский дом в Ночикуппаме, здесь приличные люди живут. Что они скажут?

– Тетушка, я не в Ноччикуппаме жила, а на Сандхомхай-роад.

– Какая разница! Все это – трущобы для бедноты. Что за манера спорить? Правду говорят: полупустой кувшин больше расплескивает.

Да, слишком заранее и чрезмерно сильно полюбила я тот дом. Полюбила его крылечко с фонарем, которое видно через пальмовую рощу с дороги; окна, которые смотрят на вытоптанное крикетное поле. Чувствовала прохладу его стен. Я многое знала о месте, где вырос мой любимый, я ждала, когда мы поедем туда. Я хотела варить в его кухне суп с тонким вкусом корицы и гвоздики, подавать на завтрак свежие пышные чапати. Я бы вставала в сумерках, чтобы не тревожить его маму, эту магическую женщину, что родила самого необыкновенного на свете человека.

Я знала, конечно, что Климент Радж драгоценность для своей матери, и думала, что нужно будет стать ей другом, дочерью (может, получится?), дать ей понять, что я не собираюсь отнимать его у нее. Я жалела, что у меня нет близких замужних подруг, которые могли бы посоветовать мне, а бабушка слишком давно была молодой (впрочем, по рассказам, моя прабабушка ее приняла сразу). Я решила, что спрошу об этом у старших девочек, когда они приедут на праздник. Я собиралась жить на два дома, ведь оставить своих надолго я не могла. Посмотрела, что поезд из Кочи идет двенадцать часов, знала, что Климент Радж поймет меня. Эти мысли кружились в уме с утра до ночи, наполняя голову сладким туманом. «Я буду его женой, я буду спать с ним в одной кровати каждую ночь!»

Некоторые вечера я проводила на выставке. Мы вели экскурсии по очереди или вместе с другими художниками. Они стали моими первыми друзьями. С ними я научилась курить биди, громко смеяться, взахлеб обсуждать искусство. Как мы хохотали во внутренних китайских двориках галереи, с ними я переживала нечто похожее на новое внезапное и счастливое детство.

Когда люди останавливались у моей картины, внутри меня летели потоки маленьких звезд. Сначала я смущалась и потела, но скоро осмелела и рассказывала людям о картинах, окуная их в дебри своего города. Некоторые люди давали мне подержать часть их душ.

– Вам сложно, должно быть, жить здесь? – задумчиво спросил один иностранец.

– Почему же? Мадрас – хороший город, – ответила я, готовясь спорить.

– О, – ответил он, – да, но я все время чувствую, как будто нечто следит здесь за мной из темных окон, из подворотен, прячется в деревьях. Я кое-где бывал здесь, в Индии: в Мумбае, в Бангалоре, я объездил Гоа. Там такого чувства нет. Живые города, в них люди, вещи людей, солнце, а вот у Ченная – двойное дно. Я такое еще в России встречал, в Петербурге. Совершенный кошмар.

– Да, у Мадраса есть другие пространства, и нечто живет здесь с нами, – ответила я. – Простите, кем вы работаете?

– Я писатель. Нет, все-таки невыносимо жить под взглядом этого. Я чувствую, это смотрит даже с картин.

Я улыбнулась: наконец-то кто-то видит то же, значит, я не сумасшедшая.

– Да, оно с детства преследует меня, а я так и не привыкла.

С нарастающим наслаждением я показывала людям картины моих первых и последних друзей: строгий неоклассический Рипон-билдинг и рядом