Залив девочек - Александра Нарин

на поле битвы. Они не хотели бесчестия, не хотели, чтоб даже их мертвые тела достались врагу. Враги захватывали пустую крепость, огромный крематорий, не получив победы.

В некоторых книгах пишут, что джоухар совершался только в войнах между мусульманами и индуистами, но костры горели и в ранние эпохи, во время индийского похода Александра Македонского. Люди, предчувствуя близкое поражение от греков, поджигали свои дома и города. Около двадцати тысяч жителей города Агалосси подожгли родные улицы и остались в огне.

После того как раджа города Дахира был убит, его жена долгие месяцы командовала обороной. Продовольствие закончилось, но женщины отказались сдаться. Зажгли костры и совершили джоухар. Оставшиеся мужчины вышли на смерть к армии вторжения.

Так было и в форте Гвалиор при нападении Делийского султаната; в форте Рантхамбор, после которого джоухар правительниц, их дочерей и благородных родственников был впервые описан на персидском языке; в городе Джайсламер, где на костер взошли шестнадцать тысяч женщин.

Случалось и так, что слоны армии врагов уже врывались в крепость и времени на погребальный костер не оставалось. Тогда воины сами лишали своих жен и сестер жизни, чтоб сохранить их добродетель. С раджой Ачал Дас Хинчи произошла трагедия: он видел, что армия и оружие врагов несоизмеримо превосходят его силы, поражение неизбежно и близко. Он простился с женщинами, и они добровольно приняли смерть от рук мужей в джоухаре, где огнем послужили клинки. Вскоре прибыло нежданное подкрепление, которое сумело отбросить от крепости врагов, но для женщин было слишком поздно.

Ко мне никто не придет, никто не вытащит меня из беды, только я одна и есть у себя. Мысли о раджпутах, отчаянных женщинах северных царств, сделали меня смелой. Я посмотрела на дом еще раз. Какой мертвый дом! Я снова пожалела, что не узнала имени девушки, которая жила со мной столько дней. Она пошла искать свою дочь, а я пойду искать своих. Я стала поджигать спички и бросать их с лестницы.

Вода

Грейс

– Нам всем не повезло с этой девчонкой. В другое время дело забросили бы на дальнюю полку и забыли бы там. Но тут выборы, а журналисты видели тело, кто-то успел снять на камеру, выложить в Сети. Теперь ведь так. Они приходят, расспрашивают меня. Журналисты от неприкасаемых, коммунисты и прочий сброд. Они же во всем видят тамильский национализм, хотят сыграть на том, что девочка – христианка. А разве она была христианкой? Да никто не знает, кем там она была. Перед выборами даже завядший цветок становится политикой. Меня истерзали в корпорации, сказали позаниматься этим делом, выставить все в хорошем свете. Поэтому и мне, и вам выгодно поскорее изложить все так, чтоб всем понравилось и сыграло на пользу нашему мэру, долгих ему лет. Если бы ее никто не видел, понимаешь? Если бы ее не вынесло волнами, если бы кто-то не стал выкладывать это в свой оотхай-канал[55], мы бы сейчас сидели дома и ели наш ужин.

Он вез меня в Башню на своей красной машине. Я рассказала все, что было с тех пор, как Эсхита появилась в Башне, о том, что фонд совсем перестал нам помогать из-за скандала в том приюте. Надеялась, вдруг он расскажет своему мэру.

Я говорила, он слушал, кивал, глядя на дорогу. Казалось, у него нет плеч, руки короткие, а ладони огромные. Из-за большой головы с зачесанными в сторону редкими волосами, бородки, длинных ушей, темной блестящей кожи он напоминал гухьяку – существо из сказок, это слуга бога богатства, который сторожит скрытые в горах сокровища. Говорят, боги-близнецы ашвины, что катят колесницу рассвета, тоже были гухьяки. Он сказал, что матушка назвала его в честь них, Ашвин.

Первые капли муссона падали на стекло, город растекался ночной акварелью. Я вышла у дома и попрощалась, как думала тогда, насовсем. Про картины он забыл, а предложить я не умела.

Я добежала под дождем до Башни. Почувствовала, что город вместе со мной хочет вбежать в ее прямоугольные пещеры, чтоб продлить свою жизнь еще на одну ночь.

На камнях террасы разлились лужи. Девочки прыгали босые в темноте. Выскакивали под распахнутое небо и ловили капли ртом, как лягушки.

– Вам бабушка разрешила? Простудитесь. Побежали в комнату, – крикнула я, и мы понеслись вверх кто быстрей. Дождь хлестал в открытые окна, стучал по лестницам. Штукатурка откалывалась от стен и падала с громким звуком, пачкая ступени. Небесные погонщики гнали бурю, их колесницы загрохотали над Бэем.

* * *

Каждый муссон приходит, как в первый раз. За год забываешь его запах и сырость, что отовсюду дует в лицо, залезет в любую щель. Даже сейчас на мраморной кухне я чувствую, как муссон бредет издалека тяжелыми шагами дикого слона. Он покачивает широкие подвесные качели в просторной гостиной, и они тихо скрипят. Я думаю о том, где достать плоды ядовитой церберы, дерева убийц и самоубийц (смешно, у меня все еще есть выбор, к кому из них примкнуть). Говорят, если добавить церберу в еду и хорошенько присыпать специями, вкуса не чувствуется.

– Скользко, осторожнее! – кричала я девочкам. – Птицы!

Мне хотелось поймать их на лету и целовать их холодные мокрые пальчики, просить прощения за то, что мы сделали. Папа искал приюты, договаривался. Мы взяли их и предали, как предавали до этого другие люди.

На площадке у лифта я кружила девочек. Кто-то вывел Зернышко. Она села на корточки и стала ощупывать воду на полу, которая натекла из окон от косого дождя. Нечто блуждало за окном между капель, смотрело, как мы прыгали, танцевали, взявшись за руки в водяной пыльце. Как будто пытаясь отогнать нечто светом, бабушка распахнула дверь.

– Заходите домой, не хватало простыть.

Она совсем постарела и выглядела дряхлой. Рука, перевязанная бинтами, болталась, как что-то чужое. Левой рукой бабушка ничего не могла делать. Глаз, закрываясь, сползал с лица.

– Бабушка, ты зачем встала? – спросила я.

– А что, мне лежать и ждать, пока Господь меня заберет? Пошла проведать кухню.

Я заметила, что раковина неловко наполовину прикрыта газетой. Я быстро поправила газету с размытыми лицами кандидатов, цветными прямоугольниками объявлений.

* * *

От грохота пульса спала я плохо. Между явью и сном самолет Климента Раджа взмыл в воздух и мчался, огибая молнии, в холодный город серых замков. Пустой город, по которому катится красный автомобиль.

Дождь стучал по окну, как дикий неприкаянный дух, ветер терзал бамбуковые занавески. Я