Призрак Оперы - Гастон Леру

Слуга принес лампу, и они смогли рассмотреть все при свете.След крови остался на перилах балкона, затем тянулся к водосточной трубе.

– Ты стрелял в кошку, мой мальчик, – улыбнулся Филипп.

– К сожалению, – сказал Рауль со смехом, – это вполневозможно. С Эриком никогда не знаешь наверняка. Был ли это Эрик? Была ли этокошка? Или привидение? Живая плоть или тень? Нет, нет, с Эриком никогда незнаешь!

Рауль продолжал в таком же духе, делая странные замечания,которые имели отношение к странным вещам, кажущимся и реальными, исверхъестественными, о которых Кристина говорила ему; и эти замечания далиповод многим людям считать, что его рассудок расстроен. Даже Филипп былпоколеблен, и позже мировой судья не испытал затруднений в вынесении заключенияна основе доклада полицейского комиссара.

– Кто этот Эрик? – спросил Филипп, сжимая руку Рауля.

– Мой соперник! И если он еще не умер, я хотел бы, чтобы этопроизошло.

Рауль сделал жест, чтобы слуги удалились. Дверь спальнизакрылась, оставив двух братьев наедине. Но, уходя, камердинер Филиппа услышал,как Рауль четко произнес: «Завтра ночью я намерен бежать с Кристиной Доэ».

Эти слова позже он повторил мсье Фору, мировому судье, ночто сказали друг другу братья в ту ночь, так и осталось неизвестным. Слугиговорили, что это была не первая их ссора. Они слышали крики, и часто звучалоимя певицы Кристины Доэ.

На следующее утро перед завтраком, который Филипп всегдасъедал в кабинете, он пригласил брата присоединиться к нему. Рауль пришелмрачный и молчаливый. Сцена была короткой.

Филипп: Прочитай это.

Протянув Раулю газету «Эпок», он указал на сообщение вколонке слухов. Рауль, читая громко, в напыщенной манере: «Большая новость варистократических кругах – помолвка мадемуазель Кристины Доэ, оперной певицы, свиконтом Раулем де Шаньи. Если верить закулисным слухам, граф Филипп де Шаньипоклялся, что впервые член его семьи не сдержит своего обещания. Посколькулюбовь, особенно в Опере, всемогуща, можно только гадать, какие средства графФилипп может употребить, чтобы помешать своему брату повести „новую Маргариту“к алтарю. Оба брата, говорят, обожают друг друга, но граф сильно ошибается,если ожидает, что братская любовь победит любовь романтическую».

Филипп (печально): Видишь, Рауль, ты делаешь из наспосмешище. Эта девица полностью заморочила тебе голову своими сказками опривидениях.

(Это говорит о том, что Рауль пересказал историю Кристинысвоему брату.) Рауль: Прощай, Филипп.

Филипп: Ты принял решение? Ты уезжаешь сегодня ночью? –Никакого ответа. – Ты уезжаешь.., с ней? Но ты не сделаешь какой-нибудьглупости, не правда ли? – Опять никакого ответа. – Нет, не сделаешь! Яостановлю тебя.

Рауль: Прощай, Филипп.

Он уходит.

Эта сцена была описана мировому судье самим Филиппом,который больше не видел Рауля до того вечера в Онере, когда исчезла Кристина.

Рауль провел весь день в приготовлениях к бегству. Лошади,экипаж, кучер, провизия, багаж, необходимые деньги, маршрут (чтобы сбитьпризрак со следа, они не поедут поездом) – все это заняло его до девяти часоввечера.

В девять часов дорожная карета с занавесками, задернутыми наплотно закрытых окнах, присоединилась к очереди экипажей на стороне ротонды.Карета была запряжена двумя сильными лошадьми, управлял ею кучер, большая частьлица которого была скрыта длинным шарфом. Перед этой каретой было три другихэкипажа: двухместная карета, принадлежавшая, как было позже установлено,Карлотте, которая внезапно вернулась в Париж; карета Ла Сорелли и во главеочереди стоял экипаж графа Филиппа де Шаньи. Никто из кареты не вышел. Кучероставался на своем месте, как, впрочем, и три других кучера.

Фигура в широком черном плаще и черной фетровой шляпе прошлапо тротуару между ротондой и экипажами. Казалось, дорожная карета привлеклаособое внимание этой странной личности. Человек приблизился к лошадям, затем ккучеру и удалился, не сказав ни слова.

Расследование установило, что этим человеком был виконтРауль де Шаньи. Я, однако, не верю этому, поскольку Рауль в тот вечер был вцилиндре, как и в другие вечера, и этот цилиндр позже нашли. Думаю, что скореевсего это был призрак Оперы, который, как вскоре станет очевидным, знал обовсем.

В этот вечер давали «Фауста». Публика была чрезвычайноизысканной, аристократической. В те дни подписчики не одалживали и не сдавали варенду свои ложи и не делили их с финансистами, бизнесменами или иностранцами.Это сейчас в ложе маркиза такого-то, которая до сих пор называется так, потомучто у маркиза был контракт, отдававший ему ложу во владение, мы можем видетьторговца свининой, непринужденно сидящего там со своей семьей. И он имеет наэто полное право, поскольку заплатил за ложу маркиза. В прошлом же такаяпрактика была невозможна. Ложи в Опере были своего рода гостиными, где можнобыло встретить или увидеть членов высшего общества, которые любили музыку.

Эти люди, хотя и не обязательно часто общались, но зналикаждого по имени и в лицо, и лицо графа де Шаньи было им всем знакомо.

Сообщение, опубликованное утром в колонке слухов «Эпок»,очевидно, произвело должный эффект, потому что все глаза были устремлены кложе, где граф Филипп сидел один, судя по всему, беззаботный и спокойный.Женщины в этом блестящем собрании были, кажется, сильно заинтригованы, иотсутствие брата графа вызывало бесконечный шепот за веерами.

Когда Кристина появилась на сцене, ей оказали довольнопрохладный прием. Высший свет, видимо, не мог простить певице того, что онахотела выйти замуж за человека, стоящего на социальной лестнице намного выше еесамой. Кристина почувствовала эту враждебность и расстроилась.

Завсегдатаи Оперы, которые утверждали, что знают о любовнойсвязи виконта, открыто улыбались при некоторых пассажах в партии Маргариты. Иони, не скрываясь, повернулись к ложе Филиппа де Шаньи, когда Кристина запела:

Я хотела бы знать,

Кто он, обратившийся ко мне?

Благороден ли, он

Или хотя бы как его зовут?

Подперев подбородок рукой, Филипп, казалось, не замечалвнимания, оказываемого ему залом. Его глаза были устремлены на сцену. Носмотрел ли он на нее? Его мысли витали где-то далеко.

Кристина быстро теряла уверенность, дрожала. Она шланавстречу катастрофе… Каролас Фонта думал, не больна ли она и сможет липродержаться до конца акта. Публика помнила, что произошло на последнемпредставлении с Карлоттой: историческое кваканье, которое на времяприостановило ее карьеру в Париже.