Человек из Оркестра - Галина Муратова

него ему было не дойти, в школу его отвозил на машине личный шофер отца. И когда однажды Петя, источенный любопытством, спросил об этом таинственном переулке, шофер равнодушно цыкнул фразой:

«Понятия не имею. А что?» — спросил он, в свою очередь, Петю.

Это «а что тебе?» преследовало его долго. Он тогда был очень удивлен равнодушию шофера. Ему то уж полагалось по должности знать, куда ведут улицы. Но он не знал. А позже, заметив легкую досаду хозяйского сына, пояснил на всякий случай:

«Тупик, скорее всего. Уж больно тесно дома стоят».

И ему показалось, что он ответил на вопрос вполне.

Но оказалось — нет.

Петя закончил школу, учился за рубежом, а потом, уже с женой и детьми, приехал к родителям на какой-то их юбилей. Родители уже жили за городом, в большом современном и дорогом доме. Где, на искусственной лужайке, стояла с розовым выменем гипсовая корова в полный свой рост.

Все это вызывало у Петра только глупую улыбку. Он даже сказал корове «му», приветствуя ее гипсовое достоинство. Но она промолчала в ответ.

И тут Петя увидел, как какой-то мужик протирает влажной тряпкой гипсовые бока, и вдруг узнал в нем старого водителя отца. Петр вежливо приподнял бейсболку.

— Рад видеть вас.

Водитель улыбнулся и признался:

— Я вот теперь по саду распоряжаюсь. Хозяин редко выезжает.

В робком этом старике было трудно узнать высокомерного Пашиного водителя в кожаной косухе и форменной фуражке.

— А что, может, прокатимся до города? — вдруг, неожиданно сам для себя, спросил Петя.

— Хозяина спросить надо. Тогда можно.

Формальности были улажены, и Петя, заняв место на заднем сиденье, как в детстве, поехал в город.

Он даже сам не мог себе сформулировать, зачем он едет. В последнюю минуту в машину запрыгнул сын-подросток и, не слушая возражений, устроился рядом с шофером. Пристегнулся.

— Поехали! — разрешил.

Всю дорогу Петр молчал, он все обдумывал и искал объяснения своему желанию проехать по улицам детства. Это было вполне понятное и объяснимое желание. Кто не захочет вернуться, в ком отсутствует всенепременное желание прибыть на улицы детства, где тебе часто разбивали нос и, возможно, унижали, заявиться вот так — победителем, гостем из другой страны, и чуть поважничать этим? Ведь вполне возможно и давних знакомых встретить.

Но, вместо знакомых, Петр вдруг увидел узкую щель переулка. Он сейчас не казался Петру таким таинственным и страшным, но он почти прокричал.

— Стой!

Машины остановились.

Петр почему-то осторожно поставил ногу на мостовую.

За ним выскочил сын.

— Я с тобой, папа.

— Идем, только тихо…

Они перешли улицу. И Петр остановился на входе в этот проулок, будто просил разрешения войти, как запоздалый гость.

Он вскинул голову вверх. На крыше первого дома пошлела реклама «Samsung» а, и он, взяв почему-то сына за руку, шагнул в проулок, как в реку.

Они шли по пустому проулку, и их шаги хорошо были слышны. Звук весело отскакивал от домов и радовал слух. Проулок оказался довольно длинным и становился все уже и уже. Сын пытался достать до стены противоположного дома.

Ему было интересно и весело.

Петр же все еще был напряжен, его настораживала эта странная узина, этот архитектурный изыск, вызывая в нем странное волнение.

Сын все прыгал впереди, будто играя с домами в пятнашки, хлопая по стенам ладошкой.

И вдруг Петра будто вздернули на синюю высоту. Проулок вдруг закончился выходом на простор гранитной набережной. И широченной реки в ней.

Ничто не обещало еще минуту назад этого просторного великолепия.

Небо, вода, орущие чайки — все это вызвало у Петра какой-то эстетический шок. Было шумно, красиво и сине.

Даже сын замер, бросив свою игру с домами.

К реке, прямо из проулка, вели сильно выщербленные ступеньки.

Петр осторожно спустился по ним к этому величественному водяному простору.

Дойдя до самой воды, он глянул вниз, и она ему показала стайки головастых мальков и светлый от солнца песок на дне.

Петр показал мальков сыну, но тот мало обратил на них внимания. Он был занят телефоном, и Петр отстал от него. Он сел прямо на песок у воды и почувствовал досаду на сына, который так равнодушен к этой неожиданно взорвавшейся красоте. Но, ропща на сына, он понимал, что ничем не лучше. И если бы он не проезжал мимо на папиной машине, то уже давно обнаружил тайну странного проулка.

Он был таким же нелюбопытным, пешком ходил мало.

Впрочем и сегодня он приехал сюда. А в такие места нужно приходить пешком. И снимать шляпу.

Что Петр и сделал. Правда, на нем была не шляпа, а бейсболка, но это уже не имело значения.

Ему хотелось снять и у сына пикейный козырек, но сын ловко увернулся, не прерывая разговора по телефону.

И Петр с грустью осознал, что опоздал он сюда, в это восхитительное убежище на целую жизнь.

И почему тогда, в детстве, он не внял зову этого проулка. Ведь он был, этот зов. И не надо было слушать ответ дремучего водителя.

Тупика здесь не было никогда. А были — простор и радость.

Петр взял сына за руку и, почти бегом, одолел проулок. Сели в машину.

— Я же говорил, там — тупик, — сказал водитель.

Петр ничего не ответил. И всю дорогу обратно он молчал. И старался не смотреть на водителя. Ему очень хотелось, чтобы этот халдей попросил у него прощения, за неправду, оброненную им невзначай в далеком доверчивом его детстве.

Радовало только осознание, что великолепие это, увиденное только что им, Петром, с ним теперь навсегда.

И это восхищало и успокаивало. И обещало.

Ландышевая тетрадь,

23 марта 2021

Шлейф

Она не переставала удивляться крепости ниток и булавок, которыми навсегда было пришпилено прошлое к ее теперешней, как бы свободной и независимой, жизни. Этой обыденной фурнитурой накрепко, длиннющим тяжелым шлейфом тащилось оно, а память пристегивала, пришивала очень настойчиво куски, лоскутки ушедшего уже времени, ничуть не заботясь о том, как выглядит этот шлейф. И, надо сказать, он тащился не кружевным изыском, а неопрятной лоскутной тряпкой. Которую, лучше бы, и не трогать вовсе — можно было наколоться на булавку, и тогда ничтожный шлейф вдруг включался живым экраном, и перед лицом представлялись не всегда приятные картинки. Которых, казалось, не должно было уже быть. А они — были. Прятались в черной пыли пришпиленного шлейфа. Картинка всегда была огорчительной, стыдной и вызывала чувство вины и неловкости.

Вот и сегодня, случился с