Части ее тела - Юлия Александровна Лавряшина

странный… Ты не пугайся, это просто фантазия. Наверное, проявились сожаления о том, что мы не успели подружиться с Диной, и завели меня не в ту степь. А может, не только в ней дело… Но это лишь мысли, понимаешь?

Прижав к груди ладонь, Артур поклялся:

– Обещаю не падать в обморок.

Ее внимательный взгляд не отпускал его несколько мгновений, потом она уткнулась в телефон:

– Хорошо. Слушай. Я назвала его «Прощай, моя богиня!» Только не смейся…

– Да читай ты уже!

* * *

«Если ее кудри приподнять на греческий манер, облачить тело в легкую тунику, а ноги бережно обуть в маленькие невесомые сандалии, то свершится невероятное: неприступная и лукавая греческая богиня, прорвавшись сквозь тонкую пелену веков, опустится на скамью в двух метрах от меня. И можно будет сесть у ее ног, не боясь вызвать насмешку, и любоваться молитвенно, и читать стихи. Быстрые пальцы коснутся в задумчивости моих волос, и мое истосковавшееся тело отзовется на эту нечаянную ласку пронзающей, несравненной судорогой успокоения. Несбыточная моя, богиня моя…

– Коровина!

Я вскочила, ударившись коленями о низкий стол, и растерянно, тупо уставилась на учительницу. Ее обезьянье, в ехидных морщинах лицо просияло в предвкушении еще не сказанной гадости.

– Ты бы, милашка, глядела в учебник побольше, может, что в голове и зацепилось бы. А то все косишь на последнюю парту.

Панна Ефремовна, или как зовут ее многие поколения учеников – Падла Ехидновна, конечно, имеет в виду Аркашу Кияновского, чудо-мальчика, похожего на сказочного принца. Благодаря чрезвычайно мудрому решению учителей посадить его за последнюю парту девочки нашего класса прежде аттестата получат косоглазие. Все, включая и меня. Но я смотрю не на Аркашу. Моя богиня сидит впереди него, словно не чувствуя, как впиваются в ее спину разгоряченные Аркашины взгляды. Меня душит ревность и бессилие, когда я гляжу в их сторону, но снова и снова мне суждено подвергать себя этой пытке, иначе моя жизнь порастет пустоцветом.

Звонок застал меня как всегда врасплох. Пока я судорожно заталкивала в сумку тетради, Алина прошла к выходу, и уже не выйдет пристроиться к ней на ходу, будто случайно.

– Что сейчас? – машинально спросила я у спешащего Кияновского и получила невидящий взгляд:

– Физкультура.

О-о! У меня на миг перехватывает дыхание. Как я могла забыть, что сегодня меня ждет чудная пытка: раздеваться с ней вместе в тесном холодном закутке, с гвоздями вместо вешалок. И не замечать этой убогости, потому что рядом, в полуметре от меня, будет освобождаться от уродливой форменной одежды свежее, упругое тело, жаждущее упражнений на просторе зала.

Я стану постыдно шпионить за каждым не совсем ловким движением, потому что именно в них вся ее прелесть, так действующая на меня. Замечу, как она торопливо, словно освобождаясь от пут, стянет колготки, и босая ножка брезгливо отдернется, коснувшись пола; как поправит тонкие лямки кружевного черного бюстгальтера, на котором я не смею задержать взгляд подольше; как в секундной задумчивости проведет рукой по оголившейся шее. Боже, как хорошо каждое движение ее, как мелодично имя, как светлы и задумчивы глаза! За что ты послал мне эту пытку, Господи?!

У входа в спортивный зал я вдруг остановилась. Что-то давнее, мучившее меня, внезапно, беспричинно приобрело ясность: я не смею приблизиться к ней, осквернить своим присутствием. Я – грязная извращенка, помышляющая о том, что противно природе человеческой. Ничтожный выкидыш женской сути. Если Алине только намекнуть о моих желаниях, она передернется от брезгливости…

Шарахнувшись от привидевшейся гримасы отвращения, я бросилась прочь из школы. На воздух, пропитанный печальной гарью костров. К безумной осенней вакханалии красок! Там я своя, равная среди всех. Веселый хруст листьев заглушит эту отвратительную тоску.

Мой дом в низине, за пустырем, и можно мчаться к нему, не боясь чужих глаз, и захлебываться парным ветром. Как хорошо, бог мой, как хорошо!

От внезапного окрика я оступилась и некрасиво, тяжело плюхнулась в бурую траву. А поднявшись, обнаружила, что мир неузнаваемо изменился: зашло солнце.

– Коровина, ты чего?

Кияновский подавился смехом, разглядывая меня. Его четко очерченные, соблазнительные губы искривились в глупой улыбке, но даже таким он был до неприличия красив и желанен для любой женщины. Но я не была женщиной. В этом смысле, разумеется.

– Ну ты даешь, Корова! Куда помчалась-то? Рога вперед, вымя по земле. От физрука чешешь, что ли? Так он сейчас вокруг Алинки вьется. На кой черт ты ему сдалась?

Показалось или впрямь блеснул злорадством его недобрый быстрый взгляд?

– А у меня к тебе дело, Буренка, – как ни в чем не бывало заговорил Кияновский и вдруг на секунду умолк, наведя на меня прицел внимательных глаз.

Что-то решалось в этот миг, но я не могла угадать задуманную им пакость, только застыла в оцепенении, как в ожидании выстрела.

– Вот что… Твой отец тебя очень любит, верно?

Мой отец? Он вынянчил меня с первых послероддомовских дней, он стирал мои штанишки и варил каши, играл со мной в солдатиков и учил лазить по горам…

– А в чем дело? – запоздало насторожилась я. – Что тебе нужно от моего папы?

– Сущий пустяк. – Аркаша радостно улыбнулся, и я поняла, что курок спущен. – У него есть тачка, у меня нет. Маленькая просьба: подари ее мне.

– Машину? Чокнулся? С какой стати? – Я постаралась придать голосу оттенок вызова.

Улыбка снова наползла на его физиономию. Кажется, сейчас он выдаст главное, ради чего и завел весь разговор.

– Папа любит тебя. – Кияновский растянул фразу, смакуя слова. – Любит… А ты любишь Алиночку Старикову. Еще не поняла?

Что-то оборвалось и ухнуло во мне от звука этого имени, от всполоха понимания его замысла… Но я сильная, я справилась с мгновенным шоком. И постаралась не поверить своей догадке.

– Что ты несешь?

Он насмешливо сморщился:

– Только не говори, будто мне приснилось, как ты пялишься на нее все уроки. Чего покраснела? Я-то понимаю: однополая любовь, толерантность и все такое… Но ведь не все поймут. Учителя тем более. Пожалуй, в нашем городишке никто не поймет. Не Европа, чай… Да и Алинке, я думаю, будет противно.

– Противно?

Этим вскриком я выдаю себя окончательно, только не сразу осознаю это. Он всего лишь высказал вслух то, чем я терзалась столько ночей, но услышать приговор со стороны оказалось мучительнее, чем вынести его самой. Угроза вполне реальна, этот тип умеет добиваться желаемого. Мне это известно по разговорам девчонок на переменах. Нечего и надеяться пробить его панцирь.

– Ну конечно, – чудится, будто с его губ капает ядовитая слюна, –