Записки неримского папы - Олег Батлук

А я ведь не такой. В процессе воспитания я могу и гаркнуть на Артема, если че. Ну, может, не прямо гаркнуть, а так, побычить по-интеллигентски. То есть – подповысить голос или громко расшептаться. Самое точное определение – шикнуть. Шикнуть – это когда вы сидите, например, в Большом зале консерватории и говорите соседу: «Чувак, передай баклажку пива моему другану в конце ряда», а на вас со всех сторон начинают шипеть.

Но вот тоже, как шикнуть. Допустим, я нахожусь в состоянии аффекта, шикаю на Артема: «Все, Артем, хватит, прекращай!» и резко так размахиваю ручкой в воздухе, как будто каратист разбивает невидимый кирпич возбужденной ладошкой. «Сказал – как отрезал» – видимо, это я пытаюсь изобразить. И лицо Артема мгновенно начинает рушиться. Комкаться в платочек. Покрываться паутинкой младенческих морщинок. Еще секунда – и брызнут слезы. И вот я уже подскакиваю к нему со скороговоркой «нет-нет-нет», словно пытаясь удержать падающий карточный домик. В этом случае плотина Гувера обратно захлопывается, личико распрямляется, и Артем грозно показывает мне пальцем в район прерванной забавы.

Такой он, интеллигентский бунт: атомный взрыв – и с соседней березы лениво слетела ворона.

Я – как персик: у меня есть твердость, но до этой косточки очень много мякоти. Для совместного просмотра с женой «Хатико» это хорошо, для «мужского» воспитания Артема – не очень. Когда сынок воинственно и самозабвенно буксует в кювете, а его необходимо срочно вернуть на магистраль прогресса, я вынужден будить в себе внутреннего прапорщика.

Чтобы в процессе сок из моего персика не потек, я придумал для себя один лайфхак. Я представляю, что Артем – это такой маленький Гитлер. Благо, челка у малыша часто зализана, и определенное сходство проступает автоматически. Остается дорисовать в воображении мерзкие усики и галифе вместо колготок. Тогда мне Артема не так жалко, когда я его ругаю. Вдобавок, когда я его ругаю, сын недовольно морщится, косвенно напоминая своей мимикой фюрера во время произнесения его отвратительных речей.

Работает прекрасно. Ровно до того момента, когда уже через минуту после нашей размолвки мой ужасный Гитлер в нарисованных воображением усиках и галифе прибегает ко мне с доброй улыбкой, горячо обнимая любимого плюшевого кота.

Среди моих воспитательных ненаучных теорий эта, пожалуй, самая ненаучная.

Я полагаю, что книжки, которые мы или нам чаще всего читали в детстве, становятся нашей кармой.

Моим любимым детским произведением был «человек рассеянный на улице Бассейной». Я зачитал его до дыр, до стирания букв в труху.

Я вырос, и вот, извольте: «Вместо шляпы на ходу он надел сковороду» – это мой портрет.

Однажды много лет назад я опаздывал к другу на день рождения. Я наспех причесался (тогда я еще более-менее колосился), схватил пакет с подарком, стоявший на полу возле входной двери, и побежал. Друг жил через несколько домов, но я все равно ухитрился опоздать.

На пороге я его поздравил, передал пакет с подарком и прошел дальше в коридор раздеваться.

Я уже снял куртку, шапку, шарф, ботинки (дело было зимой), а друг так и стоял в той же позе, озадаченно глядя в мой пакет.

«Ну вы, богема, даете», – сказал он наконец. А я как раз закончил МГУ и ходил весь такой загадочный.

«Что, не понравилось?» – испугался я.

Там были то ли книжки, то ли видеокассеты, я уже не помню.

«Не то чтобы совсем не понравилось, – неуверенно произнес друг, – вот этот кусок пиццы еще можно доесть, наверное».

Я подскочил к нему.

В руках друг держал пакет с мусором.

У меня в доме отродясь не было мусорного ведра. Я выбрасывал отходы в магазинные пакеты и потом выносил их на уличную помойку по мере заполнения.

В тот день у входной двери на полу стояли два полиэтиленовых пакета – один с мусором, другой с подарком. В спешке я их перепутал.

Хорошо, что день рождения был у старого друга, а не у какой-нибудь девушки. Она бы точно недоеденным куском пиццы не соблазнилась.

Плохо, что любимая книжка Артема, которую я ему часто сейчас читаю, это «Сказка о рыбаке и рыбке».

Сынок что, собирается неудачно жениться?

В Артеме, этом плюшевом хомяке, проснулся боец смешанных единоборств. Он начал драться. Я всегда подозревал, что наш Лунтик – это замаскированный инопланетный захватчик.

Сначала сынок стукнул меня. Мы не поделили пульт от телевизора. Для мужика пульт – дело серьезное, я Артема понимаю. У большинства мужиков пульт вообще – эрогенная зона.

Я запретил ему драться, сказав, что людей бить нельзя. Артем постоял, подумал, пошел на кухню и ударил жену. Свою мать, твою мать! Та была и вовсе не при делах: сидела тихонько, потягивая кофеек, и тут ей прилетело.

Я расстроился вдвойне: сын оказался не только бруталом, но и шовинистом, не считающим женщин за людей. Я запретил повторно, объяснив, что никаких людей бить нельзя, а для верности добавил, что лучше вообще ничего живого не трогать.

На следующий день сын подрался с цветком. Ну что мне с ним делать… Ведь формально он снова нарушил мой запрет. Цветок же живой. Вот за что мне это на старости лет – все эти логические задачки и юридические казусы разбирать?

У Артема появился крен в гопоту. Он ходит вразвалочку, подолгу сидит на корточках и научился нагло смотреть. Видимо, наш рабочий район просачивается снаружи сквозь стены дома.

Чтобы выправить крен, я стал включать сыну на телефоне Чайковского. Но телефоны Артем моментально «отжимает» (еще одно доказательство нехорошей тенденции). Поэтому я придумал запускать записи через миниатюрную беспроводную колонку, спрятанную за цветочным горшком. Музыка льется на малыша из ниоткуда: он водит носом по ветру, как гончая, не в силах определить источник. Предполагаю, так ощущал себя и сам Чайковский – мелодии звучали вокруг него, от стен, от потолка, из закрытых окон, не замеченные остальными.

Правда, у моего ноу-хау быстро обнаружилась обратная сторона. Музыка Чайковского по умолчанию накладывается на весь наш домашний быт. Как бы по дефолту становится саундтреком нашей квартиры. Из-за этого форма часто не соответствует содержанию. Артем, пытающийся отгрызть голову плюшевому коту, – под музыку Чайковского; Артем, надевающий свой горшок на голову до носа и входящий сослепу в стену, – под музыку Чайковского; наконец, Артем, традиционно танцующий то, что он традиционно танцует, – смесь сиртаки с «эх, яблочко» – под музыку Чайковского.

Все равно, я не перестану включать ему классику: вдруг она сдерживает в Артеме Стаса Михайлова, рвущегося наружу.

Артем начал проявлять интерес к футболу. Точнее, он проявляет интерес к физическому процессу, в котором можно с помощью удара ногой придавать мячу хаотические ускорения. Но удар у него не по возрасту сильный и точный. Я немедленно сделал ему импровизированные ворота из ящика для игрушек и показал, как забивать в них «гол». Пару раз у Артема получилось. Я ликовал.