Записки неримского папы - Олег Батлук

Гештальт-слесарь поднялся со стула, покачнулся, приложил палец к губам и сказал:

Как-то раз я пытался пригласить Артема к его столику на ужин.

«Артем», – обращаюсь к нему.

Артем, как всегда, решает вопрос жизни и смерти – как засунуть маленькую машинку внутрь большой. И это еще не самый провальный вариант, потому что часто бывает наоборот.

«А-а-а-артем!» – повышаю я голос.

Ноль внимания, только слышен неприятный лязг пластмассы о пластмассу.

«Артем!!!» – ору я прямо у него над ухом, целясь в макушку, перепугав всех Артемов Москвы.

Но только не своего. Сидит, витийствует. Наконец маленькая машинка оказалась внутри большой, и сынок невозмутимо поворачивает ко мне свое умиротворенное лицо.

Да, не того гештальт-гуру я выбрал в свое время. Вот у кого надо поучиться «здесь и сейчас». Садиться рядом с ним на пол и повторять.

У нас дома в комнате на полу стоит старый кассетный магнитофон. Артему очень нравится с ним играть. Он самозабвенно нажимает кнопки, крутит ручки, открывает-закрывает подкассетник.

Я понимаю это так, что ребенок тянется к музыке. Я уже размечтался о первом в мире непьющем рок-музыканте, в которого вырастет мой сын. (А какой отец в здравом уме будет мечтать о пьющем сыне?)

В один из дней я решил протереть с магнитофона пыль. Я открыл подкассетник и – мать моя женщина! – оказалось, что он до краев набит печеньями.

Какая к лешему рок-музыка! Артем банально использовал магнитофон под склад.

Чего-чего, а самоуверенности Артему не занимать. Мне бы у него подзанять не мешало.

По лестнице малыш еще толком ходить не умеет.

Но уже пытается шагать через две ступеньки.

Мне нравится этот парень.

Далеко пойдет.

Ребенок – как открытая книга.

Звучит безопасно и даже обнадеживающе, пока не добавляется один нюанс: ребенок – как открытая книга, только каждый раз это книги разные.

То есть, скорее даже, ребенок – это такая провинциальная библиотека с вечно пьяным библиотекарем. Ты приходишь за Маршаком, а получаешь Кафку.

Я повел Артема на аттракционы. Ребенок на аттракционах – аттракцион само по себе.

Артем любит аттракционы, но только как Лермонтов – Россию, то есть странною любовью.

Я посадил Артема на веселый поезд. Это действительно был веселый поезд, об этом свидетельствовала надпись на табличке с названием аттракциона: «Веселый поезд».

Поезд был заполнен. В каждом игрушечном вагончике сидело по ребенку. Артем угадывался на раз. С любого расстояния. На фоне детей с лицами – новогодними открытками, сияющими и искрящимися, выделялся один ребенок с лицом – книгой пророка Экклезиаста.

«Мама!!!» – вопит, проезжая мимо загона с родителями, первый вагончик.

«Папа!!!» – вопит второй вагончик.

«Мама!!! Папа!!!» – вопит третий вагончик.

«Все суета и томление духа», – молча проезжает мимо нас четвертый вагончик, с Артемом.

Со стороны могло показаться, что мой ребенок в прострации, но я-то уже неплохо умею читать по этой миниатюрной физиономии.

Артем ехал с таким видом, как будто к его вагону сзади был прицеплен состав с призраками, и он, единственный из окружающих, знал об этом.

«Мама!!! Папа!!! Мама-папа!!!» – проезжают мимо нас по второму кругу вагончики номинально веселого поезда. Первый, второй, третий. Везде фейерверк и «спасибо, боги-родители, за мое счастливое детство».

И только над четвертым по-прежнему кружит воронье и дуют черные ветры:

«Вот ты засунул меня сюда, – читаю я по лицу сына, – а между тем все это тщета и тлен».

«Мне кажется, вашего ребенка сейчас стошнит», – шепчет мне в спину какая-то сердобольная мамашка.

Я поблагодарил за сигнал. А что мне остается. Как ей объяснить, что это такая особая тошнота, сартровская.

На третьем, почти дантовом, судя по перформансу Артема, кругу я заметил, что на акварельные глаза вагончика, на котором ехал сынок, наворачиваются слезы. Я тревожно оглянулся: вдруг кто-то еще это видит.

«Этот поезд в огне, и нам не на что больше жать», – говорит лицо Артема, проплывая мимо меня на последний круг.

После веселого поезда Артем попытался проследовать на аттракцион «Веселые чашки». И это вновь не мое качественное определение – об этом аналогично свидетельствовала табличка с названием: «Веселые чашки». Автор этих табличек, очевидно, в жизни был очень веселым человеком.

Но я остановил сыночка и увел его из этого парка аттракционов.

«Веселые чашки» представляли собой большие полусферы с сиденьями по кругу. То есть дети сидели там не один за другим, как в поезде, а лицом другу к другу, штук по пять в каждой чашке.

Я просто банально испугался, что, если Артем включит Экклезиаста в такой чашке, остальные дети выйдут из нее седыми.

Артем превратит молитву в фарс, как говаривали в «Покровских воротах».

Сынок подошел ко мне и неожиданно поцеловал.

Я мгновенно растаял, как надежды нашей сборной по футболу, и чуть не осыпался вместе с позвоночником в джинсы.

Счастье было полнокровным, но недолгим.

Сразу после меня Артем пошел и поцеловал игрушечную машинку. Потом дверь на кухню. Потом телевизор.

Видимо, я никогда не пойму, что в голове у этого гуманоида.

Артем ходит по комнате и скулит. Жалобно так, и показывает на телевизор. Такое «Что? Где? Когда?» у нас в доме – каждый день.

От его ребусов родительский мозг в какой-то момент тихонько сползает в кювет, и ты через эту логику набекрень начинаешь ребенка угадывать.

На сей раз Артем просил включить ему кабельный ТВ канал Museum HD. Он его смотрел накануне и запомнил. На этом канале под классическую музыку демонстрируются шедевры живописи. Скулеж в исполнении сына как раз и означал классическую музыку.

Я включил ТВ канал Museum HD. Артем услышал мелодию, обрадовался и начал танцевать. Похабно так, размашисто, как пьяный прапорщик на свадьбе. Под Брамса. Под 4-ю симфонию. Подпрыгивая и хлопая себя по ляжкам.

Вы когда-нибудь пробовали плясать под Брамса, как пьяный прапорщик на свадьбе? Вот и не пробуйте. В вашем организме все равно не найдется столько суставов.