Гранды. Американская сефардская элита - Стивен Бирмингем

Сэмюэля Адамса и Томаса Джефферсона — и попросил их подготовить печать для Соединенных Штатов Америки. На выбранном комитетом рисунке был изображен коронованный фараон на открытой колеснице, с мечом в руке, проезжающий через разделенные воды Красного моря в погоне за израильтянами. На противоположном берегу стоял Моисей, освещенный огненным столпом, простирающий руки к морю и просящий воды сомкнуться и поглотить фараона. На печати была выгравирована легенда: «Восстание против тирании — послушание Богу». Темой, конечно, была свобода, и эта первая Большая печать Соединенных Штатов выглядит несколько более уместной, чем нынешняя, более воинственная, с ее свирепым орлом, сжимающим в руках горсть стрел.

Хаим Саломон, который, возможно, «финансировал» революцию, а возможно, и нет, был действительным членом двух сефардских общин — «Шеарит Исраэль» в Нью-Йорке и, позднее, когда его деятельность была сосредоточена там, «Микве Исраэль» в Филадельфии. Однако родился он в Польше — около 1740 г., и этот факт, конечно, делал его сефардом второго сорта. В Америке, после прибытия в 1772 г., он заключил выгодный брак с Рахелью Франкс, дочерью Мозеса Франкса из Филадельфии. Франксы — так называли Франко в Испании — были видным торговым семейством как в Филадельфии, так и в Нью-Йорке, и такие семьи, как Гомесы, Лопесы и «старые» Леви, считали семью Франксов «одной из наших». На момент женитьбы на мисс Франкс Хайму Саломону было тридцать семь лет. Его невесте было пятнадцать. Тем не менее, этот союз значительно повысил его социальное положение в еврейской общине.

Кроме того, еще до отъезда из Европы он получил университетское образование, что было необычно для молодого польского еврея конца XVIII века. Он владел несколькими языками, в том числе, как он однажды небрежно упомянул в письме, «французским, польским, русским, итальянским и др. Языки». Он также владел ивритом и идишем — языком, о котором старые сефардские семьи слышали лишь смутно.

Несмотря на образованность, в Нью-Йорке он сначала устроился торговцем сухими товарами, а в 1776 г. Леонард Гансворт, сам известный владелец магазина, порекомендовал молодого Саломона Филипу Шуйлеру, командовавшему войсками Северного департамента в верхней части штата Нью-Йорк, и попросил разрешить Саломону «отправиться на саттлинге к озеру Джордж», то есть сопровождать войска и снабжать их одеждой, провизией, виски и т.п. Гансворт написал Шуйлеру: «Я могу сообщить генералу, что господин Саломон до сих пор сохранял характер горячей привязанности к Америке». Большую часть лета он следовал за войсками, в сентябре вернулся в Нью-Йорк, и когда 15 сентября 1776 г. англичане захватили Нью-Йорк, Хейм Саломон был одним из тех, кто разработал опасный план по отправке пожарных кораблей в Нарроуз Нью-Йоркской гавани для уничтожения британского флота. План был раскрыт, и Хайм Саломон был арестован как шпион.

Вопрос о том, был ли он приговорен к расстрелу, вызывает множество споров как в обширном семействе Саломонов, так и за его пределами, а также среди историков революции. Сын Саломона, у которого, возможно, были причины преувеличивать некоторые аспекты карьеры своего отца, всегда настаивал на том, что угроза расстрела существовала. В единственном существующем описании этого события самим Хаймом Саломоном об этом ничего не говорится. Однако он стал ценным пленником. Благодаря знанию языков он смог общаться с разношерстным контингентом заключенных, среди которых были наемные солдаты, нанятые Британией со всей Европы для участия в войне, и Саломону поручили работу тюремного переводчика.

Видимо, он хорошо справлялся со своими обязанностями, так как в конце концов его освободили. В 1778 г., вновь оказавшись под угрозой ареста, он бежал в Филадельфию, где решил остаться, поскольку обладал «принципами, противными британским военным действиям», как он выразился в своем несколько цветистом стиле.

В Филадельфии он, не теряя времени, обратился к Континентальному конгрессу с просьбой о работе, ссылаясь в письме на свои прошлые заслуги перед революцией и сообщая, что оставил в Нью-Йорке все свои «вещи и кредиты на сумму пять или шесть тысяч фунтов стерлингов, а также страдающую жену и месячного ребенка, ожидая, что вскоре у них появится возможность выйти оттуда с пустыми руками». Роберт Моррис, филадельфийский финансист, основавший Североамериканский банк, чей личный кредит во время войны в какой-то момент оказался лучше государственного, взял Саломона на работу и поручил ему вести переговоры о предоставлении военных займов. Это сводилось к тому, что он выходил на рынок и продавал государственные облигации младенцев. Он настолько преуспел в этом деле, что вскоре его стали называть «самым успешным из военных брокеров», и, хотя он брал за свои услуги всего лишь скромную ¼ от 1 процента, его счет в Bank of North America рос, пока не стал почти таким же большим, как у Роберта Морриса. С пустыми руками он послал за женой и ребенком, и семья уютно устроилась на Фронт-стрит в Филадельфии.

Он торговал не только государственными ценными бумагами, но и другими товарами, о чем свидетельствует сохранившееся письмо, написанное торговцу из Вирджинии и сообщающее: «Шляпы настолько выше, чем вы предполагали, что я отложу их отправку до получения от вас известий. Их нельзя купить дешевле 10½ долларов. Шелковые чулки также высоки и дефицитны, и я боюсь, что не смогу отправить то количество, которое Вы хотите. Товары становятся все более дефицитными, и, судя по количеству потерянных нами судов, а также по тому, что наши мысы сейчас кишат вражескими крейсерами, мы ожидаем, что они [товары] значительно подорожают». Инфляция военного времени продолжалась, но все же суммы, которыми торговал Саломон, не были непомерно большими. В этом же письме он добавляет: «Сорок долларов в пользу Роберта Б. Чу я выплатил».

В 1781 г. он был достаточно благополучен, чтобы отправить семье в Польшу тратту на сумму в тысячу фунтов стерлингов. Это оказалось неразумным шагом. Как только его родственники в Европе узнали, что у них есть богатый родственник по ту сторону Атлантики, они набросились на него толпами, держа в руках шляпы. К своему ужасу, Хаим Саломон обнаружил, что у него больше тетушек, дядюшек, племянников, племянниц и двоюродных братьев в самых разных уголках континента, чем он мог себе представить, и что все они ожидают, что им будет назначено пособие. Более того, как это всегда было свойственно еврейским родственникам, они не просто просили свою долю богатства двоюродного брата. Они требовали ее как свое право и были крайне возмущены, когда им отказывали. К 1783 году Хайм Саломон явно начал уставать от их прошений, и мы видим, как он пишет странствующему дяде в Англию: «Я распорядился выплатить вам пятьдесят гульденов господином Гумплом