Гранды. Американская сефардская элита - Стивен Бирмингем
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Буря в чайнике продолжала нарастать. Одлер, не поддавшись на уговоры, дал объявление в газету, в котором требовал ответа:
От меня требуется джентльменское удовлетворение, кому? Я хотел бы спросить — мужчине? Джентльмену? Нет! Тому, кто не может показать себя джентльменом, ибо поступок, в котором он обвиняется мною, не может быть назван поступком джентльмена. Он не джентльмен; достаточно взгляда, чтобы это понять; он прекрасно понимал, когда писал вызов, что не может получить от меня джентльменского удовлетворения, иначе он не стал бы его требовать».
Одлер поместил свое объявление не только в Новом Орлеане, но и — несомненно, чтобы произвести впечатление на своих друзей и родственников — в газетах Нью-Йорка и Филадельфии. Леви, не уступая, добавил город Чарльстон в список городов, в которых он разместил свою рекламу, содержащую подобную неистовую инвективу:
Этот самый Одлер, этот продавец изношенной упряжи, этот торговец помоями, обладающий наглостью и характерной дерзостью, присущей пустякам, называет меня... «вором»... Сол Одлер!!! и не стесняется самой буквы своего имени. Он был и навсегда останется предметом презрения честного человека, знаком отличия для труса, маяком для несостоятельного должника, фонарем для контрабандиста... Ознабурги, итальянские шелковые ватники, старые шпаги и ремни и т.д. и т.п. громко стонут реквиемом по бухгалтерской книге его бедных кредиторов... этот почерневший комок позора... публика должна осудить его за то, что он назвал меня вором, когда он сам так известен как искусный в этом деле.....
Что ж. Хороший адвокат должен был увидеть, что у Одлера есть основания для иска после того, как он подвергся такому публичному оскорблению. Но Одлер в этот момент, возможно, понимая, какое веселье вызывает эта словесная баталия на восточном побережье, вежливо отступил, спокойно заявив, что «после долгого проживания в этом городе (я льщу себе, что не упрекаю) ... моя репутация не может пострадать, по мнению беспристрастной публики, от клеветнических и необоснованных обвинений такого никчемного человека, как Леви». На этом бой был окончен, и обе стороны удалились в свои палатки зализывать раны.
В то же время, когда ашкеназский еврей женится на одной из сефардов, почти наверняка возникнут проблемы, как это случилось в Новом Орлеане с Самуэлем Якобсом (немцем) и его женой Розеттой (сефардом), дамой с испанским темпераментом, которая с насмешкой говорила о «крестьянском» происхождении своего мужа, хотя евреи Германии жили несколько хуже, чем крестьяне. Вскоре читатели «Луизианской газеты» с восторгом увидели следующее платное объявление:
ВНИМАНИЕ. Так как моя жена Розетта покинула мой дом без всякой на то причины, я хочу предостеречь публику от доверия к ней за мой счет, поскольку я не буду платить никаких долгов, сделанных ею».
Месяц спустя г-н Джейкобс опубликовал опровержение вышесказанного, заявив, что все это произошло «просто по ошибке», и добавив: «Я имею удовольствие сообщить общественности, что мы живем в полной гармонии». Однако, несмотря на это заявление, брак продолжал оставаться бурным, и менее чем через год супруги получили разрешение на законное раздельное проживание, что стало одним из первых случаев в истории Луизианы и большой редкостью в те времена, особенно в еврейском браке.
Когда весть о скандальных событиях в Новом Орлеане дошла до ушей евреев таких спокойных северных городов, как Нью-Йорк и Ньюпорт, реакция была шоковой и потрясенной. Казалось, что ткань еврейской жизни в Новом Орлеане разлетается на части, и это было то, что евреи Севера не могли принять спокойно. Многие еврейские семьи Нового Орлеана были близкими родственниками северян. Так, например, тесная связь между Ньюпортом и Новым Орлеаном была связана с Иудой Туро, человеком, чье знаменитое завещание сделало его легендой среди американских еврейских филантропов.
Туро были старинной испанской семьей, приехавшей в Ньюпорт из Вест-Индии, и Исаак Туро — первый из прибывших — был сразу же принят Якобом Риверой и Аароном Лопесом и стал членом эксклюзивного еврейского клуба Ньюпорта. Вместе с Лопесом и Риверой Исаак Туро был одним из тех, кто в 1759 г. разработал план знаменитой синагоги в Ньюпорте, и именно Исаак был выбран для освящения здания, когда оно было построено четыре года спустя. В здании (которое впоследствии было переименовано в синагогу Туро и признано национальным историческим объектом) есть одна архитектурная деталь, которая напоминает о прошлом марранов, построивших это здание, и об опасностях, которым подвергались их предки, если хотели исповедовать свою веру в инквизиционной Испании. В планах предусмотрено «несколько небольших лестниц, которые ведут от алтаря в центре к тайному ходу в подвале» — для побега.
Исаак Туро женился на Хейс, еще одной старинной сефардской семье[11], а их дочь вышла замуж за одного из многочисленных сыновей Аарона Лопеса. Таким образом, Туро, бывшие просто друзьями, оказались в семейном комплексе Лопес-Гомес-Ривера.
Что привело сына Исаака Туро, Иуду, в Новый Орлеан, остается загадкой. Поскольку Иуда Туро стал легендой, его жизнь постигла та же участь, что и многие еврейские легенды, — искажение и расширение, несоответствующее имеющимся фактам. Поскольку он действительно стал очень богатым человеком и написал знаменитое завещание, оставив целое состояние различным благотворительным организациям, создатели еврейских легенд склоняются к тому, что он был одним из самых любимых людей Нового Орлеана, что весь город был в трауре после его смерти и т.д.
Факты же говорят о том, что Иуду Туро на самом деле не очень любили в южном городе, что он был странным маленьким человеком, возможно, даже не очень умным, затворником, экономящим свои силы, братом Коллиера девятнадцатого века. Рассказывали, что он покинул родной Ньюпорт из-за несчастной любви, что он любил красивую кузину, а его суровый дядя Мозес Хейс (брат матери) не позволил дочери выйти замуж за столь близкого родственника. По одной из версий, он покинул Ньюпорт из-за смерти этой кузины, Ребекки Хейс. На самом деле Ребекка умерла через девять месяцев после его отъезда.
По другой версии, кузиной была не Ребекка, а ее сестра Кэтрин, и дядя Мозес не разрешил им пожениться. И все же дядя Мозес Хейс умер через несколько дней после прибытия Иуды Туро в Новый Орлеан. Если бы не противостояние, разве это не был бы тот самый момент, когда он мог бы поспешить домой и заявить о своей любви или чтобы она прибежала к нему? Правда, ни
