Если есть рай - Мария Рыбакова

Мой номер был чист, светел и так же старомоден, как и холл. И кровать, и особо изогнутое, низкое кресло, и письменный стол, какой-то минимализм комнаты – все напоминало черно-белые фильмы. Даже тяжелая пепельница говорила о временах давно прошедших – но в ней стояла табличка с надписью «курить запрещено». Я поежилась – даже здесь я не могла согреться. Окна были во всю стену, точнее, стена была одним огромным окном. В стеклянной стене была стеклянная дверь, которая вела на аккуратно подстриженную лужайку с деревянными скамейками. Здесь воздух был не такой удушающий, как на улицах города, и пахло влажностью. Мне показалось, что я слышу, как где-то поблизости бьет фонтан.

Я взяла книгу и пошла в кафе: там я нашла компьютер для общего пользования и стала искать обратные билеты на следующий день. Внезапно мне пришла идея поехать в Бенарес вместо того, чтобы лететь домой. Если я уже добралась до Дели, то почему бы не последовать за Варгизом в соседний штат Уттар Прадеш: какая разница, где я с ним встречусь. Там, в командировке, он, скорее всего, один. А значит, он находится в том же состоянии одиночества, что и в Европе, когда мы познакомились. Даже если бы мое появление в том городе, где он живет постоянно, могло бы обеспокоить и скомпрометировать его, мое появление в чужом для него городе наверняка станет приятным сюрпризом.

Я посмотрела, какие компании летают туда: на следующий вечер был прямой рейс. Я купила билет.

Солнечный свет уже начинал блекнуть. В воздухе, как я уже заметила, пахло влажностью и еще – шафраном (оттого, что работник хостела выкладывал картины из цветов на тропинке вокруг кафе). Я села у окна с книжкой и попросила чай. Чай оказался молочным, пряным и очень сладким, я не ожидала такого вкуса. Но он был горячим – может быть, мне наконец станет теплее, если я выпью несколько чашек. За соседними столиками сидели элегантные пожилые люди, и все они казались мне местными, несмотря на международное название хостела – кроме одного грузного мужчины лет пятидесяти-шестидесяти, по-европейски бледного, с волосами, зачесанными набок, чтобы скрыть лысину. Рубашка на мужчине была застегнута на все пуговицы, так что шее было тесно в воротничке, а пояс брюк находился где-то под грудью, как бывает у оплывших людей, и эта манера одеваться – застегивать на все пуговицы рубашку, подпоясываться под грудью – показалась мне знакомой. Мужчина тоже украдкой бросал на меня взгляд. Глаза у него были огромные и выпученные, и нос, тоже необычно большого размера, нависал над верхней губой.

Главное – не встречаться с ним взглядом, подумала я, а то ведь заговорит и не отстанет. А мне, после перелета, после поездки по долгим дорогам и от этого воздуха, очень хотелось молчать. Я раскрыла книжку.

Не знаю, почему я была так уверена, что этот человек заговорит со мной. Может быть, потому что он явно был иностранцем, как я. Или потому, что люди из бывшего Восточного блока всегда узнают друг друга, по напряженной спине и поникшим плечам, по пристальному взгляду, по желанию занять как можно меньше места в отличие от западных людей, всегда сидящих с раскинутыми руками и раздвинутыми ногами, как будто хотят обнять мир и ничего не стесняются. Или потому, что все в этом человеке выражало желание заговорить, с кем угодно, о чем угодно, с этим намерением он, вероятно, пришел сюда, несмотря на то что на стуле рядом с ним стоял портфель, из которого он вынул и положил перед собой бумаги, книги, карандаш, ручку и даже линейку, но он все равно поднимал глаза и оглядывал кафе взглядом, полным надежды и желания заговорить.

А я хотел написать книжку от лица Голлума.

Сначала мне показалось, что ко мне обращается женщина. Я оторвала взгляд от книжки и увидела, что это сказал тот самый грузный человек с круглыми глазами. Он говорил по-английски, где «хотел» и «хотела» звучат одинаково, поэтому только по словам было невозможно угадать пол говорящего, если не видеть того, кто говорит. Его акцент был сильный, славянский, а голос, несмотря на его огромную и оплывшую фигуру, был по-женски высоким, почти визгливым: он улыбнулся и захихикал.

Мой любимый герой в этой книжке всегда был Голлум. Я даже хотел написать роман от его лица. Знаете, как сейчас пишут: фан-фикшн называется. Так вот, я бы всю эту историю про кольцо переписал бы от лица Голлума. Вы знаете, конечно, кто это такой? Вы уже прочли про него?

Не дожидаясь моего ответа, он продолжил (от радости его голос становился еще выше и еще громче):

Голлум, значит… Вы только послушайте: Голлум! (он произнес: Горлум). Моя прелессть! Он из всех этих сказочных существ – самый голодный и самый влюбленный. Да, влюбленный в кольцо, но, по сути дела, какая разница, во что быть влюбленным? Главное – тосковать и стремиться, стремиться и тосковать, а Голлум так влюблен в свое кольцо, что даже весь облик его преображается. Вы скажете, он становится склизким и мерзким. Пускай он склизок и мерзок, но это любовь изменила его, лишила его прежней оболочки, дала ему другой образ, от любви он ушел в пещеру, потому что никто ему больше не нужен, кроме его прелессти. его прелессти. И в конце концов он сгорает вместе со своим кольцом, сгорает в огне, можно сказать, пламенной страсти, ведь всем он был гадок, всем отвратителен, а все же кольцо досталось ему, и с ним на пальце он, понимаете ли, воспламенился и испепелился окончательно. Какое печальное и, заметьте, героическое существо.

Я понимала, что должна что-то ответить, но не находила слов. Я вспоминала героев этих книг, Голлум был хоббитом, который убил брата из-за кольца и превратился в чудовище, жившее в пещере и питавшееся сырой рыбой. Бледный, склизкий, все его ненавидели – вот все, что я помнила, в одной книге он потерял кольцо, потом он жаловался, что у него это кольцо украли и он с маниакальной страстью отправился его искать.

Может быть, сказала я себе, этот оплывший человек с визгливым голосом просто увидел иностранку и решил заговорить с ней, чтобы ей не было одиноко, чтобы она не чувствовала себя здесь чужой. Возможно, он говорит со мной лишь из милости, по доброте душевной, и мне стоило бы ответить ему тем же или, по крайней мере, дать понять, что я благодарна, что мне приятна его забота. И хотя я могла бы лишь кивнуть, едва оторвав глаза от строчек, я захлопнула книгу и спросила:

Разрешите угадаю: вы не местный?

Он закивал.

Это вы правильно угадали! Что меня выдало? (И захихикал.) А теперь попробуйте угадать, откуда я.

Откуда-нибудь из Восточной Европы.

Правильно! Хихи. Впрочем, как и вы. Я правильно угадал?

Да.

Теперь давайте будем угадывать, из каких мы стран. Вот вы, наверно, из большой страны.

Верно. Но что меня выдало?

У вас царственная осанка.

У меня?

Да. Вы сидите с таким видом, будто вам принадлежит весь мир. Это я не в качестве критики. Наоборот, восхищаюсь. Только с таким отношением можно в этой вселенной чего-то достичь.

А вы – из маленькой страны?

Да, из очень маленькой. А меня что выдало?