Если есть рай - Мария Рыбакова

Я проснулась от страха – или, может быть, от холода – и, посмотрев на часы, поняла, что уже утро.

Собрав вещи, я расплатилась и оставила сумку у консьержа. В кафе меня уже ждал Антон Антонович. Он был одет в розовую рубашку – опять же застегнутую на все пуговицы – и лиловую безрукавку. Мне показалось, что он нарядился, но забыл принять душ: его волосы были сальными и, когда я подошла ближе, чтобы пожать ему руку, я почувствовала легкий запах пота. На нем были очки в тонкой оправе, из-за которых в его лице, с широким, нависшим над капризно изогнутой верхней губой носом, было что-то хрупкое, несмотря на всю его грузность. Перед ним стояла плошка с кусками папайи – он сказал, что я обязательно должна попробовать и что никогда раньше я не ела такой папайи. А когда ваш самолет? Вечером. А когда вы возвращаетесь? Через два дня, сказала я, хотя понятия не имела, когда я вернусь.

Пока я ела, он не сводил с меня глаз. Как только я отодвинула от себя тарелку и чашку, он вскочил и поманил меня за собой, к выходу.

Сейчас мы отправимся к Хумаюну Бабуровичу, сказал он, пока мы дожидались такси. Он говорил так громко, что люди, стоявшие неподалеку, оборачивались к нам.

А потом вы, матушка, просто обязаны посмотреть Красный Форт и Большую Мечеть, повторил он свои вчерашние слова. Я бы сам с вами поехал, но увы, не могу. Но хотя бы по мавзолею вместе походим.

Такси подошло. Меня поразило, с какой грацией тяжелый Антон Антонович в одно мгновение вспорхнул на заднее сиденье, как танцующий бегемот из диснеевского мультфильма.

Мы ехали по зеленым улицам с широкими тротуарами. Дели – о котором я всегда думала, что он переполнен людьми, – был пуст.

Вы вчера ночью случайно не попробовали заняться йогой сновидений, Серафима Григорьевна, спросил мой спутник, поворачивая ко мне все свое тело.

Пока нет, сказала я. Но потом – обязательно.

Он хотел что-то ответить, но промолчал.

Мы вышли из такси (и меня опять поразила легкость, с которой Антон Антонович Барсуков высвободил свое грузное тело из мягкого сиденья и спрыгнул на мостовую). Мы подошли к кассе, чтобы купить билеты – билеты для нас, иностранцев, оказались дороже нормального тарифа, но, как сказал мой спутник, «Хумаюн Бабурыч этого стоит». Мы купили билеты, вошли сквозь каменные ворота и пошли через открытое пространство сада к огромному зданию из красного песчаника с арками и куполами.

Все вокруг было охвачено утренней дымкой и тихо, кроме нас, на территории мавзолея не было никого. Только где-то вдали, кажется, бил фонтан, я слышала его журчание и чувствовала влажность. Хотя, может быть, мне только показалось. Мавзолей стоял посреди огромного луга с геометрически выложенными дорожками и бассейнами. Это, сударыня, чахар баг, произнес Антон Антонович: сад, разделенный дорожками и каналами на четыре части. Символизирует рай на земле. А вы знаете, почему сам мавзолей построен в форме восьмиугольника?

Знаю, сказала я. По количеству ангелов, возносящих трон Аллаха.

(Я вспомнила баню, вспомнила купол над ней, пронзенный отверстиями в форме звезд, вспомнила тело Варгиза в горячей воде рядом со мной. Но здесь, у мавзолея, в Индии, было холодно.)

Внутри зал тоже восьмиугольный, сказал Антон Антонович. Давайте поднимемся.

Чтобы помочь мне подняться по высоким каменным ступеням, он протянул свою потную руку, и мы стали подниматься. Грация оставила его: подниматься была тяжело, и у Антона Антоновича началась одышка. Все же он не выпускал моей руки из своей. Он шел слишком близко, я чувствовала его запах.

Поднявшись, мы оказались на огромной террасе, которая опоясывала мавзолей. Она тоже была пустынна. Дымка начинала рассеиваться, и с террасы я видела в косых лучах утреннего солнца четырехугольный, разделенный дорожками сад, образ рая на земле. Пройдя несколько шагов, мы заметили двух бородатых мужчин в белых одеждах и белых же головных уборах. У одного из них борода была выкрашена хной. Антон Антонович сказал, что это знак недавнего паломничества в Мекку.

Мы зашли в сводчатый зал, под молчаливый купол. Проникая сквозь резные решетки, солнце отбрасывало блики на стены, играло тенями. Голуби участвовали в этой игре: внезапно и тихо они пролетали над нами, отбрасывая тень на мраморный пол, на стену.

Это не голуби, это прямо души летают, сказал Антон Антонович и залился тонким смехом, нарушив молчание.

А посмотрите, какие здесь вокруг саркофаги стоят, прибавил он.

Большие и маленькие – иногда совсем маленькие – каменные саркофаги действительно были как будто беспорядочно разбросаны по мавзолею, без объяснений, кто покоился внутри.

Может быть, здесь были похоронены дети. Дети и жены, уточнил Антон Антонович.

Я высвободила руку под тем предлогом, что хочу сфотографировать мавзолей. Я вытащила из кармана телефон и стала наводить его на резную решетку, на саркофаг, на арку.

Антон Антонович стоял, опустив плечи и засунув руки в карманы. Я чувствовала, что он следит за мной, и впервые в его присутствии мне стало не по себе. Краем глаза я видела, как он вынул из кармана платок и вытер пот со лба. Я заметила, что носовой платок у него полотняный – такой же был у Варгиза, такие я видела в детстве. Было холодно, я не понимала, почему он потеет. Может быть, от избыточного веса или оттого, что совсем недавно поднимался по крутой лестнице. Но возможно, что-то бередит его, и мне не хотелось знать – что. Я боялась, что он заговорит со мной о чем-то личном, о чем мне знать не хотелось, и потому я сама заговорила, как бывает, когда на самом деле больше всего хочется промолчать:

Могли ли вы представить себе, когда учились в ЛГУ, что будете карабкаться по мавзолею Хумаюна? Мне вот, например, до сих пор кажется, что это сон.

Нет, матушка, это реальность, сказал Антон Антонович, не отнимая платка от щеки. Мне вот то, что было в Питере, кажется сном. Я тогда на самом деле очень даже мечтал увидеть архитектуру Великих Моголов, а также Тибет. И мне это было обещано. Очень даже обещано. Такие были планы, такие планы! И все прахом пошло.

Почему все пошло прахом?

Он скомкал платок, засунул его в карман и ответил вопросом на вопрос:

Вас кто-нибудь когда-нибудь заставлял делать то, чего вы делать не хотели? Вас кто-нибудь когда-нибудь шантажировал? Вы жили когда-нибудь такой жизнью, где, если произойдет что-то, никто за вас не заступится? А глупости делали когда-нибудь? По молодости, скажем, или по любви? Вы, конечно, можете не отвечать, я не хочу лезть не в свое дело. Но это я к тому, чтобы объяснить, что не все в этой жизни так просто —

Я делаю глупость вот в эту самую минуту, сказала я – и быстро прибавила, чтобы он не подумал, что я имею в виду прогулку с ним по мавзолею – я приехала в Индию, потому что влюбилась, а теперь не могу его найти – того, ради которого прилетела.

Может быть, Антону Антоновичу Барсукову было неприятно слышать мои признания, но он ничем не выдал своего отношения. Лишь снял очки и, снова вытащив платок, стал их протирать. Мне же захотелось рассказать ему всю историю, чтобы он знал, зачем я сюда приехала: