Зачарованная Эви - Гейл Карсон Ливайн

– За то, что обеспечила тебя головами, которые завоевали тебе титул?

– Да, – кивнул он. – И еще за то, что ты поведала мне все о нравах и обычаях огров. Впрочем, о своих нравах и обычаях ты умолчала. Ты для меня до сих пор загадка.

Это он хотел подольститься.

– Как тебе удалось выбраться из Топей, да еще и головы прихватить?

На меня повеяло самодовольством. Сэра Питера так и подмывало похвастаться своими подвигами.

– Банда боялась меня есть: вдруг ты вернешься. Они долго спорили по-огрски, но жесты были красноречивые. Оставили меня в живых, но взяли с собой на охоту. Я понимал, что, если ты не вернешься, мне конец, поэтому, когда они набросились на великаншу…

– Ты хоть пытался ее выручить?

Он поднял брови с шутовским удивлением:

– Один человек против шести огров? Нет. Я ускользнул, но не успел далеко уйти, как услышал твой топот. Я прокрался назад – безрассудство, конечно, но тебе я доверял.

Мое безумное сердце шепнуло: «Это же знак любви!»

– Когда вы с великаншей убили огров, я снова улизнул. Это было самое опасное. К счастью, остальные банды ушли на охоту.

Все это время он знал, что я жива.

– Я не хотел, чтобы головы пропали зря. – Он улыбнулся, гордясь своей сообразительностью. – Поэтому я вернулся с компанией гномов, которых повстречал по дороге.

Единственные существа, кроме драконов, которых не едят огры: слишком жесткие.

– Они помогли мне в обмен на драконий клык. У них были с собой кирки и топоры, так что головы они вмиг отрубили.

Фу, гадость!

– Скоро я могу оказаться тебе полезным.

– А что, я нуждаюсь в твоих услугах?

– Пригодятся. Кто-то тебе доверяет, но многие – нет, а те, кто доверяет, быстро забудут за что.

Я их и дальше буду лечить! У них появятся новые воспоминания.

– Наверняка в городе выжили и другие врачи и целители. – Как видно, он все хорошенько обдумал. – А кто-нибудь обязательно приедет. Мне не хочется огорчать тебя, но горожане предпочтут их.

Я прямо чувствовала, как ему приятно все это говорить.

– А мне, похоже, судьба улыбается. Так что тебе же лучше, если мы станем союзниками.

– И хуже, если не станем? Я ведь могла и не лечить тебя от мора, могла бросить умирать!

– За это я тоже тебе благодарен. Леди Элеонора считает, что из тебя получится превосходный придворный врач. Если бы ты…

– Ты ее и в самом деле любишь?

– Красавица, правда?

– Но ты ее любишь? – Я пустила в ход зЭЭн. – Уж со мной-то ты можешь быть откровенен.

Он сразу расслабился.

– Я стал торговцем ради красоты – и богатства, естественно. Я восхищаюсь внешними достоинствами леди Элеоноры, которые полюбил бы, даже если бы она была не умнее гусеницы и не приветливее осы. Я теряю голову от знатности ее семейства и от размеров их состояния. Добродетели меня не интересуют. Я влюбил ее в себя. – Он улыбнулся. – Как и тебя.

Я поджала пальцы на ногах, чтобы удержаться от соблазна и не прыгнуть на него. Он предостерегающе поднял руку:

– Приятно иногда поразмышлять вот о чем. Если бы твой характер – то есть твоя верность и стойкость – сочетался с ее красотой, я, пожалуй, очутился бы на грани любви, а то и за гранью. Кто знает?

У меня отвисла челюсть. Под воздействием зЭЭна невозможно лгать.

– Но поскольку она не может быть смесью вас обеих, я рад, что нрав у нее милый, а мозги превосходные: они нам тоже пригодятся.

Далеко ли он готов зайти?

– А ты убил бы ее или позволил ее убить, если бы тебе это было выгодно?

Он задумался над этим вопросом, будто над загадкой.

– Надо же, не ожидал от себя такого. Я никого не смог бы убить и не допустил бы, чтобы кого-то убили. Мне даже не нравится пускать в ход свой собственный дар убеждения, чтобы лишить кого-то возможности выбирать, будь то король или Элеонора.

Огры тоже лишают разумных существ возможности выбирать.

– Я это делаю лишь ради продвижения по общественной лестнице. – Он рассмеялся. – Должно быть, в сердце у меня еще сохранились зачатки порядочности. Но не настолько, чтобы это распространялось на огра. Если бы ты случайно погибла, а я случайно приложил к этому руку, я и ухом не повел бы.

Я бросила его зЭЭнить.

– Я могу съесть тебя на ужин, когда захочу, будь ты хоть сто раз королевским любимчиком.

– Не съешь. Ты слишком хорошая.

Я подняла брови и наморщила шерстистый лоб. И совершила роковую ошибку.

– Я очень хорошая, так что не сомневайся: я съем тебя, если ты соберешься навредить Киррии.

Сэра Питера снова накрыло волной страха. Он поклонился и вернулся к королю.

Мимолетная радость сменилась тревогой. Я сделала сэра Питера своим врагом.

И он все правильно понимает: я никогда его не убью.

Когда сквайр Джеррольд снова навестил меня – на мой пятидесятый день в обличье огра, – я отвела его в сторонку и рассказала об этом разговоре.

– Как жаль леди Элеонору… – прошептал он, дослушав меня до конца. – Один мой друг, ее близкий знакомый, будет очень огорчен.

Какой еще друг?

– Никому не говорите!

– Нет, конечно. Даю слово. – Помолчав, он добавил: – Напрасно он пытался вас подкупить.

Нет, я не выпалила: «А как насчет угрозы убить меня? Вам что, совсем нет до этого дела?»

– Я боюсь за вас и за Дуба, поскольку вы оба знаете меня и прибыли во Фрелл вместе со мной.

– Вы вылечили короля Имберта, – возразил сквайр Джеррольд, – а мы для этого привезли вас сюда. Поэтому мы все под защитой.

Ничего подобного. Просто Джеррольд до того честный и, как ни горько мне это признавать, обладает до того скудным воображением, что не в состоянии понять характер сэра Питера.

Я хотела рассказать леди Элеоноре всю правду о ее возлюбленном, но меня удерживало нежелание быть той, кто разобьет ей сердце. Пусть узнает о его двуличии из другого источника. А может, он найдет себе девушку еще богаче и знатнее и решит вскружить голову ей.

Дуб, которому леди Элеонора очень нравилась, рассудил, что она может поспособствовать исправлению сэра Питера:

– Он не осмелится врать, потому что побоится ее расстроить.

Был бы здесь Чижик! Он дал бы мне дельный совет. На худой конец, посочувствовал бы.

Как ужасно быть одинокой и ни на кого не похожей.

Но на девятое утро после моего появления – осталось всего девять дней! – на соломенных тюфяках в кухонном лазарете лежали всего двое больных, а еще четверо поправлялись у себя в комнатах.