Дубль два - Олег Дмитриев

и светофоры как по заказу выдали «зелёную» волну. К нужному дому Форд подлетел, вылетев на бордюр и в кусты, под знаком «проезд запрещён». Перепарковываться мне было некогда — звуки, с какими дышала Алиса, не оставляли шансов на аккуратное вождение. Если навигатор не врал — помощь ждала нас с обратной стороны дома, обычной пятиэтажки в окружении берёз и, неожиданно, ёлок. У нас так посреди города пятнадцатиметровые разлапистые ели не росли. Если навигатор врал… Нет, об этом думать было нельзя.

Между подъездами было такое «антикрылечко» — вход, но не вверх, а вниз, в цокольный этаж. Судя по табличкам про ателье, пошив, и прочие бытовые услуги — путь был верным. Сестра, хрипя, лежала у меня на руках. Павлик, кашляя значительно реже, плакал у неё на груди. Из двери как раз выходила какая-то женщина, разглядывая молнию на сапоге, что держала в руках. Это было очень кстати. С криком: «Простите!» я влетел внутрь, и по полутёмному лестничному пролёту, кажется, проскользил на пятках, по каждой из восьми ступенек. Дальше две двери были открыты.

Справа, за рядом швейных машинок, из-за которых на нашу странную группу страждущих с испугом смотрели смуглые темноволосые черноглазые женщины, стоял прилавок, на котором был закреплен ключ. Старинной формы, с причудливой бородкой на длинной шейке, с гербом города на головке. Такие раньше, наверное, дарили властителям и князьям. И он был серебристым!

Из-за прилавка понимался навстречу смуглый седой усатый мужик с фигурой тяжелоатлета — квадратный, невысокий, но здоровенный и мощный, как бульдозер. Прищурив и без того не сильно широкие глаза, он тут же нырнул, скрывшись обратно. Вероятно, вид у меня был такой, что пугал не одних женщин, начавших верещать что-то на незнакомом мне языке. «Только бы не за дробовиком полез» — пронеслась мысль. Но здоровяк появился, когда между мной и стойкой оставалось пара шагов. И в руках у него был… термос. Простой старый термос, выцветший, зелёный, пластмассовый. С покрытой тёмными царапинами когда-то белой крышкой-кружкой сверху. Он свернул её двумя пальцами, выбираясь наружу и смахивая той же рукой с ближайшего стола всю швейную утварь. Нитки, пуговицы, лоскуты ткани и ещё какая-то ерунда улетела, как ветром сдуло. Красиво, как новогодний серпантин, расправилась в полёте лента швейного метра.

— Здесь клади! — голос у него в этом подвале звучал гулко, прямо на уши давил. Я положил до синевы бледную сестру на стол.

Седой крикнул что-то на своём языке. От сбившихся в кучу женщин отошла одна, постарше остальных, и бережно взяла на руки Павлика, тут же начав что-то нашёптывать ему на ухо. Вряд ли он что-то понимал, но плакать почему-то перестал тут же. Мастер, а я очень надеялся, что это всё-таки был он, с неожиданной осторожностью открыл пробку старого термоса, не дыша налил в крышку немного, и влил в рот Алисе. Её голова в его ладони смотрелась, как яблоко или апельсин — лапы у него были под стать фигуре. Ещё несколько коротких гулких фраз — и две брюнетки помоложе притащили откуда-то железный таз, в котором тут, наверное, кипятили бельё, и ворох тряпок. И, зачем-то, огнетушитель.

Когда-то давно, в какой-то медицинской книжке, невесть какими путями попавшей мне на глаза и в руки, я напоролся на термин «неукротимая рвота». Тогда, помню, ещё удивился — кому это пришло в голову совместить в одном определении романтически-революционное прилагательное и сугубо физиологическое существительное. Теперь же я воочию убедился, что автор был прав. Сестру начало натурально выворачивать наизнанку. Смотрелось страшно. Но страшнее стало, когда изо рта и носа посыпались в таз комки чёрной слизи.

Длилось это, к счастью, недолго. Когда вместе с тяжким стоном изо рта Алисы вылетел последний ошмёток, квадратный мужик молниеносным движением, которого я почти не заметил, смахнул какой-то тряпкой с её лица всё лишнее и сбросил в таз. Отскочил к себе за прилавок и тут же появился со странного вида медным сосудом, похожим на высокий чайник с очень длинным носиком. Он залил из него содержимое таза. Запахло, кажется, керосином. Очень вовремя, очень к месту пришёлся аромат. А вот фраза, видимо, запоздала.

Мастер выудил из кармана каких-то чуть ли не бархатных шаровар, которые я только заметил, коробок спичек, чиркнул сразу тремя, для гарантии, наверное, и, не прерывая движения руки, бросил три маленьких кометы в таз. Пламя садануло к потолку ещё хлеще, чем днём у Алисы на кухне. Видимо, смесь ацетона с «Прелестью» была менее пожароопасной.

Здоровяк что-то прогудел по-своему. Все, кроме женщины с Павликом на руках, потянулись к выходу. Кто-то из них нажал несколько кнопок на панели справа от двери — раздался звук включившейся вытяжки. Судя по всему, серьёзной, промышленного типа. Столб огня опал, а слои дыма, начавшие было собираться на разных уровнях, потянуло к отверстиям в потолке ближе к той стене, за которой была улица.

Я держал в руках ладонь Алисы. Её лоб был покрыт каплями пота, волосы, тёмно-русые, такие же, как и у меня, прилипли к нему и вискам. Главное — она дышала. Часто, неглубоко, но без тех ужасающих звуков, что раньше. А потом открыла глаза. Сетка полопавшихся капилляров в них смотрелась так себе, конечно. Но факт того, что сестра была жива, все несущественные условности перевешивал. Она попробовала было подняться и завертела головой в поисках сына, но подошедшая женщина что-то успокаивающе сказала на непонятном языке, положила Павлика ей на грудь, и какую-то подушку типа диванной — под голову.

— Поздорову, Мастер, — повернулся я к седому, вспомнив-таки о правилах и вежливости, — по пути от синя камня к белому притомился я. Поможешь ли?

— Да? А я думал — просто так, поблевать забежали, — с деланым удивлением ответил он на чистом русском с каким-то едва уловимым южным оттенком. И от выражения, что, видимо, появилось на моём лице от неожиданной формулировки ответа, заржал, явно довольный собой. Засмеялась негромко и женщина, что придерживала за плечи сестру. И сама Алиса. Вслед за ней улыбнулся и я. Кто так смеется — вряд ли с минуты на минуту помрёт.

— На-ка, — отсмеявшийся здоровяк протянул мне крышку термоса.

Там оставалось ещё на глоток, наверное, зеленовато-коричневой жидкости. Я с сомнением посмотрел на сестру, на покрытый сажей тазик внизу. Принял крышку, кивнул и выпил одним махом. Вряд ли он спас Алису, чтобы отравить меня. Да и не