Эллины (Под небом Эллады. Поход Александра) - Герман Германович Генкель

Новобрачные, потупив взоры и взявшись за руки, приблизились к дверям дома. Не успели они пройти и двух шагов, как на них посыпался град фиг, миндаля и других плодов, которыми их обильно забросали шаловливые братья невесты. Левкиппа же, проговорив: «Приветствую тебя, дочь моя, в новом твоём доме!» — на одно мгновение осенила головы Ио и Писистрата корзиной с плодами, эмблемой будущего благополучия юной семьи.

Когда молодые вошли в дом, Дропид распорядился тут же разрубить на части свадебную колесницу и немедленно сжечь её в знак того, что Ио уже не должна более возвратиться под кров своих родителей. Толпа же праздного люда ещё долго оставалась на улице, распевая песни и танцуя вокруг огромных костров, пламя которых быстро пожирало остатки свадебной повозки.

Тем временем Гиппократ и Левкиппа привели молодых и гостей в обширную залу, где была накрыта свадебная трапеза. На пороге жениха и невесту встретила маленькая, почти нагая девочка, смуглое тельце которой было обвито гирляндами из боярышника и дубовых листьев. На курчавой головке ребёнка покоился венок из живых роз. В правой руке девочку держала небольшой пшеничный пирог, который она словами: «Я променяла своё прежнее положение на новое, лучшее!» — подала новобрачным...

Опять хор грянул гимн Гименею и снова родители жениха и невесты благословили детей своих пред алтарём богини домашнего очага, светлоокой Гестии.

Затем начался свадебный пир.

Далеко за полночь продолжалось веселье не только в доме Гиппократа, но и на ближайших к нему улицах. Долго ещё несмолкаемые песни в честь Эрота и Гименея оглашали ночной воздух, а вечные звёзды в бездонной небесной синеве посылали свой тихий свет на давно уснувшую землю. Костры перед домом Гиппократа давно успели догореть, но из раскрытых дверей дома на тёмную улицу всё ещё лились потоки света...

III. ШКОЛА ЖИЗНИ

Со времени описанной свадьбы прошло много лет; миновала почти целая четверть века. Многое пережим ли Афины за это время, сильно изменился их народ, подобно тому, как изменился весь строй его жизни, как изменился облик занимаемой им земли: в отдельных дёмах нигде уже не было следа тех низкие каменных столбов, которыми были усеяны в былое время поля и угодья аттических жителей, задолженных и стонавших под безжалостным игом алчных евпатридов. Теперь, после мудрых мероприятий любимца народа и богов, Солона, сына Эксекестида, аттическое население по праву могло гордиться своей свободой, купленной дорогой ценой продолжительной упорной борьбы с пережитками старины, которая как будто навсегда отошла в область преданий. Заметно возраставшее благосостояние жителей Аттики с наибольшей наглядностью проявлялось не только в цветущем виде прекрасно обработанных полей свободных земледельцев, но и во всей внешности Афин, священного города девственницы Паллады. Столица Аттики значительно выросла, и прежде низенькие, нередко крытые соломой домики её сменились теперь целым рядом внушительных каменных двухэтажных построек, среди которых не редкость составляли небольшие храмы из белоснежного, дорогого пентеликонского мрамора. Главнейшие улицы города были расширены, вымощены и снабжены каменными тротуарами для пешеходов. К Акрополю вела уже не узкая, крутая тропинка, как четверть века тому назад, а широкая; удобная дорога, с одной стороны окаймлённая прекрасной лестницей с высоким парапетом.

Многое изменилось и в семье Писистрата, начиная с него самого. Из стройного, худощавого юноши, поражавшего всех гибкостью движений, сын Гиппократа успел превратиться в почтенного афинского гражданина, прекрасное, открытое чело которого уже начинало являть следы надвигающейся старости; серебристые нити преждевременной седины украшали, особенно на висках, его всё ещё густые, кудрявые Волосы, и глубокие складки, избороздившие этот высокий, открытый лоб, ясно говорили о том, как много пережил Писистрат за минувшие двадцать пять лет, как много передумал он за это время, как часто горе, этот неизменный спутник человеческой жизни, налагало на него свою мощную десницу. Если стан Писистрата и заметно пополнел, утратив прежнее юношеское изящество, то глаза отнюдь не изменились: из-под тесно сдвинутых густых бровей они продолжали глядеть на мир с тем же юношеским задором, светиться тем же пылом и огнём и порой метать такие же искры, как то бывало в прежние дни. Глаза эти, глубокие, вдумчивые, порой мечтательные, порой сурово-надменные, по-прежнему оживляли поблёкшее лицо Писистрата, свидетельствуя о необычайном уме, недюжинной силе воли, железной настойчивости этого человека. Одного взгляда на них было достаточно, чтобы убедиться, что Писистрат ни перед чем не отступит, раз он задумал совершить что-либо. Значительный Контраст с этими глазами представлял голос, вернее, тон голоса сына Гиппократа: прежде мелодичный и Мягкий, он приобрёл теперь оттенок открытой задушевности, особенной звучности, убедительности. Иногда в нём звучали нотки той непреклонной твёрдости, которая с такой ясностью светилась в очах Писистрата. Это бывало в редкие минуты гнева или тогда, когда ему слишком долго и упорно противоречили. Большей частью ровный голос Писистрата подчинялся той непреодолимой силе воли, выдержке и настойчивости, Которые составляли основную черту характера этого человека, соединявшего огромный природный ум, обогащённый разнообразными литературными занятиями и опытом чрезвычайно бурной жизни, с неукротимым, ничем не сдерживаемым честолюбием.

Удары судьбы наложили резкий отпечаток на этого мужа, но отнюдь не были в состоянии сокрушить его: ни смерть отца, последовавшая вскоре же после свадьбы Писистрата, ни почти одновременная кончина родителей жены, ни, наконец, недавняя утрата горячо любимой Ио, с которой сын Гиппократа прожил в безмятежном счастье почти целых четверть века и от которой он имел двух богато одарённых от природы сыновей, Гиппия и Гиппарха, всё это не было в силах сломить железную волю и ослабить необузданное честолюбие этого почти уже пятидесятилетнего человека. Обстоятельства видимо благоприятствовали начинаниям и смелым планам «любимца богов», как любили называть. Писистрата его сограждане. Значительное богатство, унаследованное от отца и ещё умноженное порядочным имением покойной Ио, к которой оно перешло после смерти родителей, так как братья её, Никанор и Асклепиад, умерли в детстве от повальной болезни, скосившей много лет тому назад массу детей в Аттике, в большой мере способствовали усилению и развитию того влияния, которым сын Гиппократа пользовался среди сограждан, благодаря своим необыкновенным природным дарованиям. Немаловажную,