Эллины (Под небом Эллады. Поход Александра) - Герман Германович Генкель

фигуры, быстро приближавшиеся по тёмной аллее сада к тому месту, где сидели собеседники. — Вот статный Мегакл, сын Алкмеона, — я узнаю́ его по огромному росту и скорой походке, — а рядом с ним обычно семенит своими мелкими шажками другой евпатрид, Ликург, сын Аристолаида. Да, это несомненно они.

С этими словам Писистрат быстро поднялся с места и направился навстречу поздним гостям. Обменявшись с ними обычными приветствиями, он сказал:

— Я вдвойне рад, что вы, друзья, удостоили меня своим неожиданным посещением. Зевс-Ксениос особенно благоприятствует мне: вы найдёте у меня дорогого гостя, о котором и не подозреваете.

— Нет, сын Гиппократа, на этот раз ты ошибся: мы знаем, что у тебя гостит Солон, только что вернувшийся после долгой разлуки в родную Аттику, и потому-то мы именно сегодня приехали к тебе, чтобы приветствовать мудрейшего из эллинов. Будь счастлив в родной стране великий гражданин её! — проговорил густым басом Мегакл, обратившись к Салону. Ликург же, не проронив ни звука, крепко пожал ему обе руки.

Писистрат предложил гостям перейти в дом, чтобы там отдохнуть за дружеской трапезой. Но вечер был так хорош, так тёпл, воздух был напоён таким обилием ароматов, и ночь обещала быть поистине дивной, что гости предпочли остаться в саду и посидеть там часок -другой за дружеской беседой. Рабы принесли ещё несколько кубков, зажгли огромный смоляной факел, скрытый в листве ближайшего дерева и затем, по знаку хозяина, бесшумно удалились.

Беседа афинян опять коснулась путешествий Солона и вынесенных им впечатлений. Затем Писистрат сказал:

— Друзья мои, Мегакл и Ликург! Наш добрый Солон нашёл Аттику далеко не в превосходном виде, кажется, глубокое разочарование обуяло его при мысли, что все его старания и попытки восстановить порядок в родной стране не увенчались успехом. Я тщетно старался разубедить его в этом. Я указал ему на быстрый рост Афин, на усиливающееся благосостояние граждан, на то величие, которым окружено ныне имя Аттики у всех народов Эллады. Постарайтесь же и вы теперь, свою очередь поддержать меня и убедите нашего славного гостя, что его мрачные мысли не имею под собой почвы.

— А ты искренно сам в это веришь? — с лёгкой иронией спросил Ликург, маленький тщедушный человек с хитрыми, беспокойно бегавшими по сторонам глазками и мягким, вкрадчивым голосом.

Писистрат на мгновение растерялся. Быстро оправившись, он промолвил:

— Неужели ты, Ликург, сомневаешься в моей искренности? Разве не умиротворена теперь страна, разве не пользуется она всеми благами истинно свободного государства? И кому мы всем этим обязаны, как не великому Солону, сыну Эксекестида?

— Я на твоём месте воздержался бы пока от ликования, Писистрат, — возразил с той же ехидной улыбкой Ликург. — Прости меня, дорогой друг мой, если я не разделю твоих восторженных взглядов. Ты, несмотря на свой возраст, всё ещё остаёшься прежним пылким, увлекающимся юношей, который всё видит в розовом свете. Не так ли, почтенный Мегакл?

Тот ничего не ответил, ограничившись улыбкой, ясно, однако, подтверждавшей слова Ликурга. Солон, живо заинтересовавшись оборотом беседы, попросил Ликурга подробнее развить свой взгляд на положение вещей в стране. И Ликург сказал:

— Ни для кого не тайна, что Аттика далека от полного благоденствия. Страна, как и четверть века тому назад, разбилась на партии сообразно тому, где и в каких условиях живёт её население. Правда, все мы — земледельцы, но не всем нам одинаково легко даётся наш труд, не всем он одинаково оплачивается. Я сам полагаю, что лучше всего жилось бы земледельцам равнины, педиэям, если бы — прости меня, Солон, — образ правления у нас был иной. Посуди сам: сейчас Аттикой правит установленный тобой совет из четырёхсот граждан, разделённых на классы сообразно своему имуществу. Но что такое имущество? Сегодня оно есть, завтра нет его, по воле богов. Между тем мы, педиэи, должны делить всю власть, даруемую землёй и её урожаями, с почти ничего не делающими паралиями, жителями приморской полосы, живущими более верной, чем земледелие, морской торговлей и потому имеющими шансы, по своей зажиточности, всегда вытеснить нас из народного совета. Паралии жнут там, где они не сеяли. Между тем на нас, на коренных земледельцах-педиэях, зиждется вся сила Афин. А что мы за это имеем? Ничего, кроме неуверенности в завтрашнем дне. Теперь дальше: посмотри, в какое положение поставила нас, Солон, твоя сисахфия! Кто выиграл от неё? Конечно, не мы: паралиям прощены огромные суммы, которыми мы в былое время ссудили их, а горным диакриям, в большинстве случаев не имевшим до твоего законодательства ничего, кроме мелких стад, удалось на этом законе о сложении долгов построить своё благополучие. В то время, как ядро населения, педиэи, пострадали имущественно, паралии и особенно диакрии обогатились за счёт своих более трудолюбивых сограждан, с таким трудом возделывающих малоплодородную аттическую равнину.

— Я с этим совершенно не согласен, — раздался могучий бас Мегакла, — и уже сотни раз спорил с тобой на эту тему. Сколько раз я утверждал, что если пострадали единичные педиэи, особенно богатые евпатриды, то огромное большинство граждан зато выиграло. А не в меньшинстве заключается сила и будущее величие страны. Вы, педиэи, стремитесь к одному лишь, — вы хотите восстановления прежнего досолоновского порядка вещей, другими словами, — прежнего олигархического властвования кучки богатых евпатридов. Я сам евпатрид, так же как и ты, Ликург, и ты, Писистрат, но я первый скажу, что не в былом насилии счастье. Не так ли, Солон?

Старец ограничился тем, что промолвил:

— Не в насилии счастье и не в силе, а в правде. Я сам первый отказался в пользу своих должников от огромного состояния и не думал, чтобы при заботах о величии родины могла быть речь об имущественных жертвах. Жизнь есть жертва и всякое движение вперёд не может обойтись без жертв.

Теперь и Писистрат возвысил голос и заявил довольно резко:

— Напрасно ты, о сын Аристолаида, винишь диакриев в паразитизме, в обогащении за счёт будто бы пострадавших педиэев. Мне особенно близки эти горцы, потому что волей