Эллины (Под небом Эллады. Поход Александра) - Герман Германович Генкель

работали теперь уже четыре женщины, а из сада доносились громкие, радостные восклицания мальчиков, солнце выплыло на самую середину безоблачного неба и озарило своими палящими, несмотря на месяц Посейдеон (декабрь), лучами все окрестности. Теперь на дороге к Ликабетту уже вполне ясно видны были путники, ещё ночью, ранее наступления зари, двинувшиеся из Афин, чтобы до полудня поспеть к приветливому домику диакрия Гиппия и его жены Левкотеи.

Шумный обед только что кончился. Гости Гиппия, среди которых особенно выделялась статная фигура жизнерадостного Писистрата, бывшего сегодня в необычайном ударе, осушили последний застольный кубок и поднялись с мест, чтобы отправиться в сад. В триклинии (столовой) женщины отсутствовали вовсе, так как обычай запрещал им участвовать вместе с мужчинами в общей трапезе. Они обедали отдельно в гинекее, на женской половине дома. Там же, с женщинами, оставались и малолетние Асклепиад и Никанор и несколько прибывших из Афин их сверстников. Теперь вся эта юная компания шумно выбежала на двор и направилась к саду, держа в руках мячи и обручи. За мальчиками последовали их матери и сестры, в числе которых были Ио с несколькими подругами, тогда как Левкотея предпочла остаться дома и немного отдохнуть от трудов хлопотного утра.

Мужчины, среди которых был и совсем уже седой Гиппократ, отец Писистрата, и почтеннейший в то время афинский гражданин, Солон, сын Эксекестида, раньше, чем выйти в сад, заглянули во двор и в хлев усадьбы, чтобы полюбоваться гордостью хозяина, его великолепным скотом. И действительно, лучших коров, более статных волов и грациозных коз и овец трудно было найти во всём околотке. Недаром Гиппий славился как превосходный скотовод среди аттических диакриев. Ещё большую гордость составляли его небольшие, но отлично содержимые виноградники, дававшие ежегодно хороший урожай.

Как раз в эту минуту Гиппий со смехом указывал гостям на целую гору огромных козьих и воловьих мехов с вином нового сбора. Мехи эти занимали большой угол двора и были нагромождены один на другой у входа в подвальный этаж дома, где длинными рядами покоились старые вместилища с прошлогодним вином и по стенам стояли огромные глиняные сосуды с вином более отдалённых лет.

— Дивный дар Вакха имеется у тебя в изобилии, радушный Гиппий, — заметил старик Гиппократ, — и нужно надеяться, что весёлый бог будет всегда благосклонен к тебе.

— Грешно гневить винолюбивого бога: он всегда был милостив ко мне, — ответил с улыбкой хозяин. — Я не скажу того же о плодородной богине земли, Деметре. Впрочем, у кого у нас в Аттике земля даёт обильную жатву?

— Да, сколько ни старайся, а земля эта не прокормит, при их условиях, — задумчиво промолвил Солон. — Вот и сисахфия моя не много помогла: пока не переменится весь строй нашей государственности, пока повинности и денежные подати не будут равномерно распределены по классам, аттическому крестьянину нечего ждать сколько-нибудь сносного существования.

Из того внимания, с каким все прислушивались к словам говорившего, из того, как сразу, при первых звуках его несколько тихой речи, умолкли шутки и весёлые возгласы гостей, видно было, каким авторитетом пользовался сын Эксекестида среди этих людей. Один лишь старик Гиппократ, отец Писистрата и родственник Солона, с весёлой улыбкой решился сказать:

— Для наступления всеобщего благоденствия боги должны послать нам чудо. Смертные сами по себе бессильны, и всё благо исходит от одних лишь небожителей. Угодно им будет, чтобы Аттика была счастлива, и она ею будет. Не захотят они благоденствия страны — и ничего не выйдет. Не так ли, старина?

И он фамильярно хлопнул Солона по плечу. Тот ничего не ответил, только ироничная улыбка скользнула по краям его губ. Зато Писистрат выступил вперёд и заметил шутливо:

— Ты, отец, всё с чудесами и чудесами. С тех пор, как на олимпийских играх у тебя, во время жертвоприношения, само собой, без посторонней помощи, горшок, наполненный водой и мясом, закипел без огня, ты в одни только чудеса и веришь. А вы, мужи афинские, спросите-ка старика, поступил ли он так, как ему было велено тогда, при этом чуде в Олимпии?

— Я думаю, что гости на меня не рассердятся, если я попрошу их оставить теперь этот залитый полуденным зноем двор и направиться в сад, под тень деревьев. Там, на мягкой травке, удобнее будет расположиться для беседы. Кстати, старик Эвмолп, как я вижу, уже снёс туда козий мех с хорошим старым вином, при котором говорится и легче, и веселее. Там мы найдём и студёную воду в глиняных амфорах. Пойдём же, друзья, под тень деревьев. До вечера, когда начнутся игры на горе, у нас времени ещё довольно.

— Можно будет и вздремнуть под кустами, — заметил кто-то из стариков. — Добрый обед, доброе вино и добрый сон — три родных брата, любящих друг друга крепко и нежно.

Все рассмеялись, а Гиппий направил говорившего в дом, где на случай желания гостей отдохнуть в двух покоях были приготовлены ложа. Тем временем прочие направились в сад и, удобно расположившись на лужайке вдали от женщин и детей, повели прерванную беседу. Гиппократ должен был рассказать о чуде в Олимпии. Он охотно согласился.

— Писистрат уже сообщил вам о необычайном происшествии, случившемся на глазах у всех в Олимпии. Но он не сказал вам, что лакедемонянин Хилой, видевший это, посоветовал мне либо не жениться вовсе, либо, если я уже женат, разойтись с женой и отвергнуть её сына.

— Ну, и что же ты сделал?

— Ни того, ни другого: я вскоре после этого женился и моя верная Левкиппа родила мне вот того молодца, которым я, кажется, вправе гордиться, хотя он подчас и посмеивается над своим стареньким отцом.

Писистрат в это время тихо приблизился сзади к старику и крепко поцеловал его со словами:

— Видишь, старина, к чему ведут твои чудеса. Нет, отец, не чудеса нам нужны, а дружная совместная работа над делом окончательного освобождения Аттики.

Голос Писистрата сразу окреп,