Я родилась рабыней. Подлинная история рабыни, которая осмелилась чувствовать себя человеком - Харриет Джейкобс

В другой раз я заметила бегущую изо всех сил женщину, которую преследовали двое мужчин. Она была рабыней, кормилицей детей хозяйки. За какой-то незначительный проступок хозяйка приказала раздеть ее и высечь плетью. Чтобы избежать унижения и пыток, она бросилась к реке, прыгнула в воду и разом покончила со всеми несправедливостями, найдя покой в смерти.

Сенатор Браун от штата Миссисипи не мог не знать о многих фактах, подобных этим, ибо они – частое явление в каждом южном штате. Однако он поднялся с места на заседании Конгресса Соединенных Штатов и заявил, что рабство – «великое нравственное, общественное и политическое благо; благо для хозяина – и благо для раба!».

Во вторую зиму я страдала сильнее, чем в первую. Конечности онемели от бездействия, и от холода их сводило судорогой. В голове было ощущение как от сильной простуды; даже лицо и язык потеряли подвижность, и я лишилась дара речи. Разумеется, при моих обстоятельствах позвать врача было невозможно. Приходил брат Уильям и делал для меня все возможное. Дядя Филипп тоже нежно заботился, а бедная бабушка то и дело прокрадывалась по лестнице, чтобы узнать, есть ли признаки возвращающейся ко мне жизни. Меня привели в чувство, плеща холодную воду в лицо, и я очнулась на руках у брата; а он склонился надо мной с глазами, полными слез. Впоследствии он говорил, что думал, будто я умираю, ибо я пробыла без сознания шестнадцать часов. После у меня началась горячка, и я едва не выдала шумом себя и друзей. Чтобы этого не произошло, меня успокаивали сильными средствами. Я оставалась в постели шесть недель, слабая телом и душой. Как получить медицинский совет – это был вопрос. Наконец Уильям пошел к лекарю-травнику и описал ему все мои ощущения, будто переживал их сам. Он вернулся с травами, кореньями и мазью. Лекарь особо указал ему, что мазь нужно втирать перед открытым огнем; но как развести его в крохотном закутке? Попробовали топить углем очаг, но на чердаке не было выхода для дыма, и это едва не стоило мне жизни. После этого угли, уже разожженные, приносили в чугунном котелке и ставили на кирпичи. Я была так слаба и так давно не наслаждалась теплом от огня, что при виде угольков разрыдалась. Думаю, лекарства пошли мне на пользу, но выздоровление было очень медленным.

Мрачные мысли мелькали в уме, пока я день за днем лежала. Я старалась быть благодарной за маленькую келью, какой бы жалкой она ни была, и даже любить ее – как часть той цены, которую уплатила за выкуп детей. Иногда я думала, что Бог – сострадательный Отец, который простит мне грехи ради моих страданий. В другие моменты казалось, что в божественном правлении нет ни справедливости, ни милосердия. Я задавалась вопросом, почему проклятию рабства позволено существовать и почему меня с самой юности подвергали стольким преследованиям и несправедливостям. Все эти вещи образовали непостижимую тайну, которая и по сей день не разъяснилась для моей души так, как, я верю, разъяснится на том свете.

В разгар болезни бремя тревог и тяжких трудов подкосило бабушку. Мысль о возможности потерять ту, которая всегда была мне лучшим другом и матерью моим детям, стала самым горьким испытанием за всю жизнь. О, как искренне молилась я о ее выздоровлении! Как тяжело было осознание, что я не могу ухаживать за ней, так долго и так нежно заботившейся обо мне!

Однажды детские крики всполошили меня, придав сил, чтобы подползти к потайному глазку, и я увидела во дворе сына, залитого кровью. Свирепый пес, которого обычно держали на цепи, набросился на него и искусал. Послали за доктором, и я слышала стоны и крики моего дитя, когда доктор зашивал его раны. О, какая пытка для сердца матери – слушать это и быть неспособной пойти к своему ребенку!

Но детство подобно весеннему дню: то дождь, то солнце. Еще и ночь не настала, а Бенни был уже весел, оживлен и грозил псу прибить его, и велика была его радость, когда доктор на следующий день сказал ему, что пес этот покусал еще одного мальчика и был застрелен. Бенни оправился от ран, но ходить смог нескоро.

Когда стало известно о болезни бабушки, многие ее покупательницы стали наведываться, чтобы порадовать гостинцами и спросить, есть ли у нее все, что нужно. Однажды вечером тетушка Нэнси попросила позволения поухаживать за больной матерью, и миссис Флинт ответила: «Не вижу никакой нужды идти туда. Я не могу без тебя обойтись». Но когда узнала, что другие леди из округи проявляют такое внимание, она, не желая, чтобы ее превзошли в христианском милосердии, тоже вплыла в дом с величественной снисходительностью и постояла у ложа той, которая любила ее во младенчестве и которой отплатили столь прискорбными несправедливостями. Казалось, она была удивлена, увидев, что бабушка так больна, и выбранила дядю Филиппа за то, что он не послал за доктором Флинтом. Она сама сразу же отправила за ним, и тот пришел. Как бы безопасно ни было мне в убежище, знай я, что он находится так близко, я бы испугалась. Он объявил, что состояние весьма критическое, и сказал, что, если пожелает того ее лечащий врач, он начнет посещать ее. Никто не хотел, чтобы он заявлялся в дом в любое время, и к тому же мы не были расположены дать ему шанс выставить нам большой счет.

Когда миссис Флинт уходила, Салли объяснила, по какой причине Бенни хромает, а именно – что его покусала собака. «Вот и славно, – ответила эта добрая леди. – Жаль, что не загрызла. Хорошо бы послать его матери весточку об этом. Ничего, ее день еще настанет. Собаки и до нее доберутся». С этими христианскими словами они с мужем отбыли и, к моему великому удовлетворению, больше не возвращались.

С чувствами невыразимой радости и благодарности я узнала от дяди Филиппа, что кризис миновал и бабушка будет жить. Теперь я могла сказать от чистого сердца: «Бог милосерден. Он избавил меня от мук понимания, что я была причиной ее смерти».

Лето почти окончилось, когда доктор Флинт в третий раз поехал в Нью-Йорк искать меня. Два кандидата от нашего штата избирались в Конгресс, и он вернулся как раз ко времени голосования. Отец моих детей был кандидатом от вигов[36]. Доктор до тех пор был ярым вигом, но теперь приложил всю энергию, чтобы нанести поражение мистеру Сэндсу. Он приглашал большие компании мужчин застольничать в тени деревьев у своего дома; ром и бренди лились рекой. Если какой-нибудь бедняк топил свой разум в чаше и, в откровенности веселящегося сердца, объявлял, что не собирается голосовать за кандидата от демократов, его без церемоний выпроваживали со двора.

Но зря доктор тратил свое спиртное. Мистер Сэндс был избран – событие, которое навело меня на тревожные мысли. Он до сих пор не освободил моих детей, и в случае его смерти они оказались бы в распоряжении его наследников. Два тоненьких голоска, которые часто достигали моих ушей, казалось, молили не позволить их отцу уехать, не предприняв попытки добиться от него свободы. Прошли годы с тех пор, как я в последний раз говорила с ним. Я даже не видела его с того вечера, когда, неузнанная, разминулась с ним на улице в своем матросском обличье. Я полагала, что он зайдет перед отъездом, чтобы дать бабушке указания касательно детей, и определилась, как буду действовать.