Я родилась рабыней. Подлинная история рабыни, которая осмелилась чувствовать себя человеком - Харриет Джейкобс

Пищу передавали через сооруженный дядей люк, и бабушка, дядя Филипп и тетушка Нэнси пользовались возможностью, чтобы подняться и поболтать со мной через отверстие. Но разумеется, в дневное время это было небезопасно. Я не могла принять положение стоя, но ради моциона ползала по логову. Однажды стукнулась головой о какой-то предмет и, ощупав его, поняла, что это буравчик. Дядя воткнул его рядом с тем местом, где сооружал люк. Я возрадовалась так, как мог бы Робинзон Крузо, обнаружив подобное сокровище. Эта находка навела меня на удачную мысль. Я сказала себе: «Теперь у меня будет свет. Теперь я увижу детей». Я не смела начать работу днем из страха привлечь внимание. Но ощупала все вокруг и, найдя сторону, ближайшую к улице, где детей можно было видеть чаще, воткнула в стену буравчик и стала ждать вечера. Я просверлила три ряда дырочек, один над другим; затем высверлила промежутки между ними. Так у меня получилось одно отверстие около дюйма в длину и столько же в ширину[33]. Я просидела возле него до поздней ночи, наслаждаясь просачивавшейся внутрь струйкой воздуха. А утром стала высматривать детей. Первым человеком, которого я увидела на улице, был доктор Флинт. Я содрогнулась, охваченная суеверным чувством, что это дурное предзнаменование. Затем мимо прошли несколько знакомых. Наконец я услышала веселый детский смех, и вскоре два милых личика уже глядели на меня, словно знали, что я там, и сознавали радость, которую мне доставляют. Как жаждала я сказать им, что я здесь!

Мое состояние к этому времени немного выправилось. Но я несколько недель страдала от сотен крохотных красных насекомых, тоненьких, как кончик иглы, которые проникали в кожу и вызывали нестерпимое жжение. Добрая бабушка поила меня травяными чаями и давала охлаждающие средства, и я наконец от них избавилась. Жара в логове стояла несусветная, ибо от палящего летнего солнца меня защищала лишь тонкая дранка. Но были и свои утешения. Через потайной глазок я наблюдала за детьми, а когда они оказывались достаточно близко, слышала разговоры. Тетушка Нэнси приносила новости, какие удавалось услышать в доме у доктора Флинта. От нее я узнала, что доктор написал в Нью-Йорк одной цветной женщине, которая родилась и выросла в нашей округе и прониклась ее заразным духом. Он предложил награду, если она сможет хоть что-то обо мне разузнать. Не знаю, какова была природа ее ответа, но вскоре после его получения доктор спешно отбыл в Нью-Йорк, сказав семье, что ему нужно совершить важную сделку. Я провожала его взглядом, когда он шел мимо по дороге к пароходу. Какое было удовлетворение знать, что нас разделят мили воды и суши, пусть даже ненадолго; и еще больше радовало то, что он полагает, будто я нахожусь в свободных штатах. Моя тесная берлога казалась не такой ужасной. Он вернулся, как из первой поездки, не получив никаких удовлетворительных сведений. Когда следующим утром он проходил мимо нашего дома, Бенни стоял у ворот. Сын слышал, как говорили, что доктор поехал искать меня, и окликнул его:

– Доктор Флинт, вы привезли домой матушку? Я хочу ее увидеть.

Доктор в гневе топнул на него ногой и воскликнул:

– Убирайся с дороги, ты, проклятый маленький негодяй! Если не уберешься, голову отрежу!

Бенни в испуге убежал в дом со словами:

– Вы не сможете снова посадить меня в тюрьму! Я теперь вам не принадлежу!

Хорошо, что ветер унес эти слова прочь и они не достигли ушей доктора. Я рассказала об этом бабушке, когда у нас состоялся очередной разговор у люка, и попросила не позволять детям разговаривать непочтительно с этим гневливым стариком.

Настала осень, принеся с собой приятное ослабление жары. Мои глаза привыкли к тусклому свету, и, держа книгу или работу в определенном положении рядом с проделанным отверстием, я ухитрялась читать и шить. Это было большое облегчение от утомительного однообразия жизни. Но когда пришла зима, холод стал проникать сквозь тонкую кровлю, и я ужасно мерзла. Зимы на Юге не такие долгие и суровые, как в северных широтах; но устройство домов не защищает от холода, а тесная берлога была особенно неуютна. Добрая бабушка приносила одеяла и горячее питье. Нередко приходилось целыми днями лежать в постели, чтобы не дрожать от холода, но, несмотря на все предосторожности, руки и ноги были в цыпках. О, эти долгие мрачные дни, когда глазу не на чем задержаться, никакие мысли не занимали ум, кроме ужасного прошлого и неопределенного будущего! Я радовалась, когда выдавался день достаточно теплый, чтобы выползти из одеял и сесть у глазка, наблюдая за прохожими. У южан заведено останавливаться и разговаривать на улицах, и я слышала много разговоров, не предназначенных для моих ушей. Так я узнала, что охотники за рабами строят планы поимки бедной беглянки. Несколько раз в разговоре мелькали упоминания о докторе Флинте, обо мне и об истории моих детей, которые в это время, наверное, играли рядом с воротами. Один из собеседников сказал: «Я бы и мизинцем не шевельнул, чтобы поймать ее и вернуть в собственность старика Флинта». А другой возразил: «За вознаграждение я хоть какого черномазого поймаю. Что человеку принадлежит, то он и должен иметь, пусть даже он и впрямь та еще скотина». Часто выражалось мнение, что я живу в свободных штатах. Очень редко кто-нибудь предполагал, что я могу быть где-то поблизости. Если бы малейшее подозрение пало на дом бабушки, его сожгли бы дотла. Просто никому и в голову не приходило там меня искать. Однако в землях, где существовало рабство, не было другого места, которое могло бы предоставить мне столь надежное убежище.

Доктор Флинт и его семья неоднократно пытались умаслить и подкупить детей, чтобы они доносили ему, что слышали обо мне. Однажды доктор повел их в лавку и предложил выбрать маленькие серебряные украшения и хорошенькие носовые платочки, если они скажут, где их мать. Эллен дичилась его и не желала разговаривать, но Бенни молчать не стал:

– Доктор Флинт, я не знаю, где матушка. Наверное, в Нью-Йорке. И когда вы снова туда поедете, хорошо бы вы попросили ее вернуться домой, потому что я хочу с ней увидеться. Но если посадите ее в тюрьму или пригрозите отрезать ей голову, я скажу, чтобы она сразу уезжала обратно.

Приближалось Рождество. Бабушка принесла мне все необходимое, и я занялась изготовлением новой одежды и маленьких игрушек для детей. Если бы не приближение дня найма и не тот страх, с которым многие семьи ждали возможной разлуки, Рождество могло бы быть счастливым временем для бедных рабов. Даже рабыни-матери стараются порадовать сердца малюток по такому случаю. Рождественские чулочки Бенни и Эллен были наполнены. Увы, их мать в своей темнице не могла собственными глазами увидеть удивление и радость на детских лицах. Зато я имела удовольствие подглядеть за ними, когда они выходили на улицу в новой одежде. Я слышала, как Бенни спросил маленького товарища по играм, принес ли тому что-нибудь Санта-Клаус.