Пособие по выживанию для оборотней - Светлана Гусева

и чужой, а иногда чужая становится своей, и это еще больнее. Но кто-то всегда должен быть сильным, понимаешь?

Он кивнул и на мгновение прижался щекой к узкой прохладной руке.

На вторую ночь Майя выдала Туомасу термос в два раза больше предыдущего, собрала бутерброды и вновь не задала ни единого вопроса. И если накануне это служило хотя бы минутным облегчением, то сейчас, возвращаясь наутро в город, он смотрел на проплывавший за окном электрички пейзаж и чувствовал смесь неловкости, стыда и запоздалого желания исповедаться. Майя приоткрыла ему окошко в совершенно иной мир — Туомас понимал, что о многом она умолчала, за эти недели он все же научился отличать ее интонации, и теперь наряду с оборотничеством, необъяснимым, невозможным, чем-то из мира дешевых ужастиков, появилось колдовство — и оно было реальным, по крайней мере Майя в это верила. Словно два осколка миров, куда был навеки заказан путь непосвященным. Туомас подозревал, что, даже если Анфиса и не знала о болезни Найджела, у них явно нашлось много общего, — но надежда на что-то подобное в его жизни растаяла окончательно этим утром.

От дыхания стекло в электричке запотевало, и на нем можно было рисовать. Туомас ехал в почти пустом вагоне: наступили выходные — и утром субботы никто не спешил возвращаться обратно в город. С каждой остановкой внутри нарастал детский постыдный страх предстать перед доктором Германом. Хотя Майя и уверяла, что заведующий не станет его увольнять, Туомас в это не верил.

Он бы поступил с собой намного хуже.

Как и электричка, метро было пустым, и он смог подремать, привалившись к холодному металлическому поручню. Еще одна перенятая у русских привычка — эта мысль вызвала невольную усмешку, с которой Туомас доехал до нужной станции. Но чем ближе к больнице, тем медленнее становился его шаг — через знакомую вертушку, как всегда с утра без охраны, он едва прополз и отправился ждать лифта вместе с пациентами, будто позабыв о черной лестнице.

Но неизбежное рано или поздно наступает, поэтому на этаже Туомас, не заходя в отделение, сразу же направился к приоткрытой двери кабинета заведующего.

— Заходи, — доктор Герман по обыкновению что-то строчил в своем журнале, который называл кондуитом. — Дверь закрывай и садись.

Туомас выполнил все в нужной последовательности, но поднять глаза так и не осмелился. Наконец доктор заговорил сам:

— Чую, ты и сам уже понял, что сплоховал. Братец, через это все проходят. Говорят, человек без сердца врачом быть не может — но сердце у нас одно. Всех через него не пропустишь, иначе все, инфаркт. Приходится терпеть. А это завсегда нелегко.

Туомас сглотнул — он ожидал совсем другого. К примеру, лекции про клятву Гиппократа, которую он не давал, и что-нибудь о моральных принципах.

— Ты думаешь, мне их не жалко? — Герман Николаевич сделал широкий жест, подразумевая свое отделение и, возможно, больницу в целом. — Тут же до черта кого уже никакими лекарствами и даже магией не спасешь. Нет у нас цветика-семицветика, чтобы инвалидов на ноги ставить, а овощам мозги возвращать. Не изобрели пока такого чуда. Вот и крутись как можешь, — потому что, даже если нет надежды, есть мы. Понимаешь, Том?

Туомас моргнул, изо всех сил следя за мыслью. К чему доктор вел? Что овощам или инвалидам нравится такое существование? Что жизнь — это дар божий и не нам решать, когда обрывать ее? Что всё в его власти, как решил — так и будет, а наш удел — смирение и благодарность?

— Мы стоим между ними и богом. Последний рубеж. Звучит кошмарно, Авенир бы меня прихлопнул за такую ересь — но что с него, попа, взять? Это мы открываем дверь в кабинет Смерти с ноги и пытаемся вытянуть тех, кого уже не вытянуть. Но и она, голубушка, в долгу не остается. Так и живем.

Герман помолчал, потом внезапно поднялся и вытащил из сейфа небольшой графин с коньяком.

— По пятьдесят грамм можно, — прервал он запротестовавшего было Туомаса. — Это важно, парень. Для нас обоих.

Коньяк оказался так себе, но тепло, разлившееся по венам, принесло с собой нечто большее, чем просто легкость в голове. Туомас поставил пустой стакан и, наконец, смог поднять глаза выше уровня плинтуса:

— Я больше не…

— Это я знаю, голубчик, — коротко усмехнулся Герман Николаевич. — Тут я тебе верю. Но к мальцу тебя пока не пущу, уж прости. Как раз вечером перевел к нам. Ты иди, Полина обыскалась вчера, пока я ей не сказал, что отправил тебя домой. Потом еще поговорим, а сейчас солнце уже высоко, а утки не ждут.

Про утки Герман Николаевич шутил, но сейчас Туомас был готов выносить даже их, лишь бы справиться со стыдом. Он пытался убить ребенка… И после сбежать. Эта мысль доставляла боль в равной степени, что и сознание, какая беднягу ждет судьба. Он должен сделать так, чтобы к следующему полнолунию мальчика здесь не было, иначе жертв будет намного больше, и никакой коньяк уже не поможет. У него есть двадцать девять дней, чтобы найти решение — с поиском решений для себя придется погодить. Мысленно отсалютовав памяти Найджела, Туомас бросился отрабатывать смену.

Глава 9. Разоблачение

Нет ни одного достоверного свидетельства того, чтобы соседи, узнав о живущем среди них оборотне, привыкли к нему и даже приветствовали как «особенного среди нас».

«Пособие по выживанию для оборотней», с. 79

До конца смены оставалось немногим более часа, когда Туомас заметил полицейских. Их было двое — очень худой молодой мужчина и низенькая женщина с насупленным, недовольным лицом и папкой с документами под мышкой. С ними не было ни доктора Германа, ни Полины, так что Туомас предпочел склониться над большим пластиковым тазом с раствором хлорамина, где замачивали ветошь. Полицейские вышли из палаты, которая обычно пустовала, — ее предоставляли тем, кто был готов заплатить немалые деньги за индивидуальное обслуживание, — миновали процедурную и скрылись в лифтовом холле. В ту же секунду, будто залегший в засаде разведчик, словно из ниоткуда возникла Полина, но, когда Туомас набрался духу спросить, кто именно лежит в ВИП-палате, сообразил, что уже знает ответ.

Еще полчаса он старательно занимался любым, пусть и неприятным делом вроде помощи с клизмой особо неповоротливым старикам — но все равно освободился раньше, чем мог с чистой совестью снять халат и отправиться домой. Кабинет доктора