Пение пчел - София Сеговия

Пожалуй, его первым впечатлением после возвращения в Линарес был серый город. Нас встречал декабрь 1918 года, пасмурный и холодный, а люди на улицах были в черной траурной одежде. Обстоятельства, скорее всего, не дали им проститься с покойными и проводить их до могилы, но в ту пору, как говорила моя бабушка, порядочные люди умели скорбеть – носили траур целый год.

Папа и мама впервые столкнулись с таким видом траура, понять который было непросто. Люди потеряли мужей, жен, родителей, детей или друзей и переоделись в черное, но занимались повседневными делами, как будто ничего не произошло. Они были счастливы, что выжили. По правде сказать, и я бы на их месте был счастлив. В новой реальности, которую принесла с собой испанка, человек, честный перед самим собой, ужасался смерти собственной сестры, но одновременно радовался тому, что жив сам, хотя проявлять подобную радость на глазах у других было дурным тоном.

Не хочу недооценивать боль, которую каждый испытывал, прощаясь с любимым существом. Все мы, терявшие близких, знаем: чтобы оправиться от потери, должно пройти какое-то время. Представь: многие из твоего окружения опомниться не успели, как попадали на асфальт. Как будто неведомый гигант распылил смертоносный яд. И люди стали гибнуть, как мухи. Легко вообразить, что в итоге выжили те мухи, что держались подальше, скрывались или кому просто повезло. Но когда опасность миновала, что оставалось делать выжившим? Вернуться к обычной жизни. Ведь жизнь никого не ждет.

Будучи мухой, ты продолжаешь кружиться и жужжать. Если бы ты в то время жил в Линаресе, ты по-прежнему был бы обязан ездить за город или на ранчо, присматривать за посевом, ухаживать за животными. Возможно, от отчаяния ты закрыл бы магазин на несколько дней, но вскоре вновь открыл бы его. Даже болезнь или смерть твоих родственников не отменяют обычных ежедневных потребностей, как твоих собственных, так и окружающих: одним нужно продавать товар, другим покупать. Если бы тебе довелось жить в ту пору, ты бы преспокойно выходил на улицу за провизией, ежедневно стирал пеленки и подштанники, даже если двумя часами раньше отправил бы на кладбище собственную мать. В пик эпидемии у тебя мог разболеться зуб, загноиться ноготь или же могло прихватить живот, и ты пытался бы справиться с этими неприятностями сам, но в итоге обратился бы к врачу – если смог бы его разыскать. Рано или поздно соседи тоже выходили на улицу – продавать козье молоко или свистульки на площади, йо-йо или волчки – в надежде, что в городе не перевелись дети, которым могли бы их купить. Узнав об окончании эпидемии, новый могильщик с радостью шагал на похороны какого-нибудь доброго христианина, потому что знал, что его ожидает самый обычный мертвец, благополучно скончавшийся от инфаркта или другой естественной причины – от самой обычной. Если мать или отец теряли ребенка, их ожидали другие дети, которые тоже хотели есть, поэтому безутешные родители быстро возвращались к повседневным делам. Без лишней суеты, без ожиданий понимания со стороны других и даже от себя.

После кончины Мерседес Гарсы и ее семьи за последующие три месяца ничья больше болезнь или смерть не встретила ни такого сострадания, ни внимания. Добродетельные матроны не относили еду товаркам, потерявшим мужа, никто не утирал слезы сиротам, утратившим родителей. К тому времени, когда испанка наконец улеглась, в городе не осталось никого, кто не потерял бы близкого человека, а потому никто своим сочувствием не разжигал в других пламя страдания.

Когда родители прибыли в город, готовые принести соболезнования всем и каждому, никто не желал их слушать. Все уже перевернули эту страницу. Иначе говоря, пережили это. И если не хватало привычного почтальона, знакомого лавочника или отца Педро, крестившего моих сестер и Симонопио, не оставалось и тех, с кем можно было это обсудить. Им отвечали одно: «Да, прежний был лучше» или: «У нового священника отличные проповеди». Оставшиеся в Линаресе видели смерть одного, десятерых, двадцатерых таких же, как они сами, жителей города. Безусловно, их было жаль, но желание заполнить пустоту, образовавшуюся после смертей, вынуждало их быть практичными, приговаривая: «Умер дон Атенохенес, мясник, да упокоит Господь его душу и да пошлет нам нового мясника. Аминь». Помимо сожалений и соболезнований, людям нужно было мясо, бакалейные товары, мессы и острые ножи. Такова жизнь.

Родителям, не ожидавшим, что столкнутся с подобным, потребовалось время, чтобы принять сложившуюся ситуацию и тоже сделаться практичными. Например, маме непросто было выражать соболезнования подруге моложе ее самой, менее трех месяцев назад похоронившей дочь; сейчас подруга снова была беременна и ожидала двойню. Моя мама, которая – хотя я не хочу хвастаться – была образцом деликатности и хорошего вкуса, не знала, как правильно вести себя в подобных случаях.

Помимо прочего, родители столкнулись с исчезновением близких друзей. Из кратких посланий доктора Канту они узнавали о смерти этого или той, однако они-то уехали, а значит, их реальность уехала вместе с ними. Умом они понимали, что означает кончина того или иного знакомого, но в далеком и обособленном мирке Флориды жизнь не претерпела ни малейших изменений. Обнаружив отсутствие друзей, родственников и приятелей, они пережили ту же боль, что и остававшиеся в Линаресе, но если последние переживали эту боль по капле, на родителей она обрушилась разом, как обжигающий ливень.

Вдали от дома они воображали, что в их отсутствие война завершилась. Куда там! Сколько бы жизней ни унесла испанка, даже ей не удалось остановить насилие. За три месяца погибло множество жителей, на численность же населения эти потери в итоге не повлияли, потому что в город ежедневно прибывало множество семей из окрестных деревень в поисках спасения от грабежей, похищения женщин и рекрутских наборов. По возвращении к прошлой жизни они обнаружили в ней немало пробелов, оставленных исчезнувшими друзьями и близкими, но вместе с тем вокруг мелькало множество незнакомых лиц, взявшихся из ниоткуда как по волшебству.

Бабушка же столкнулась с тем, что двое ее сыновей, которых она, уезжая во Флориду, покинула с такой болью, не только выжили, но и жили, как будто ничего не произошло. По изредка приходящим сообщениям она знала, что оба сына живы. Их спасение она объясняла горячими молитвами, которые ежедневно возносила, помешивая кахету. Во время ее отсутствия, несмотря на царившую вокруг эпидемию, они не только заботились о своих землях, но и нашли в себе силы, энергию и настроение влюбиться и ухаживать за возлюбленными. К возвращению бабушки Эмилио был помолвлен. А Карлос не только женат, но вот-вот готов был подарить ей новых внуков – первых внуков, носящих семейную фамилию. Подобные вещи не всегда происходят по заведенным правилам.

Останься бабушка той женщиной, какой была в прежние времена, до того, как расстреляли ее супруга, сломив характер, она бы надрала уши Карлосу, младшему сыну, за распутство и похотливость. Спешно потребовала бы, чтобы тот как порядочный человек женился на девушке. Затем отправила бы новоявленных супругов с глаз долой, подальше от Линареса и людей света, чтобы никто не заявлял о преждевременно родившемся внуке.

В свете новых обстоятельств бабушка Синфороса, тяжело вздохнув, поблагодарила Карлоса за то, что тот поступил правильно – отцу Марии де ла Лус Гарсы не пришлось требовать от него обещания жениться на своей дочери. Как порядочный человек, Карлос сам отправился к ее родителям, попросил руки их дочери и написал священнику, который быстренько обвенчал их на скромной церемонии, где присутствовал только Эмилио, его старший брат.