Пение пчел - София Сеговия

Антонио Домингес только что окончил инженерный факультет Массачусетского технологического института и последние два года не был в Монтеррее. Этот юноша – добрый, красивый, трудолюбивый, из хорошей семьи – предложил Кармен стать его женой.

При этих словах у Беатрис перехватило дыхание, но Кармен не дала ей времени прийти в себя.

– А сейчас он мертв!

– Откуда ты знаешь?

– Не знаю, но чувствую. Три месяца я не получала от него ни единого письма!

– Никто не получает и не отправляет писем, дорогая: почта не работает. Разве ты не знаешь?

– Знаю. Но они остались в Монтеррее. Им некуда было переехать. Что, если он заболел? Если умер? Или разлюбил меня?

– Послушай, Кармен, я не могу тебе обещать, что он в порядке. Но уверяю тебя, если он жив и здоров, он тебя не разлюбил. Как только появится возможность, мы отправим весточку Марикете, чтобы она знала, что с тобой все в порядке. А насчет остального посмотрим.

После разговора с матерью Кармен немного успокоилась. Беатрис же выбежала из комнаты и заперлась в спальне, чтобы перевести дыхание. Она долго смотрела на себя в зеркало, как будто в отражении могла прочитать ответы на свои вопросы. Разговор прояснил, в чем кроется причина перемен в настроении и бесконечных перешептываний ее дочек, их желание побыть вместе, хотя в глубине души она была бы благодарна, если бы Кармен, которая три месяца молчала, что тоскует из-за разлуки с возлюбленным, хранила свою тайну еще несколько дней. Хотя бы до возвращения в Линарес. Зеркало молчало. Не обнадеживало и ничего не сулило.

Беатрис пришлось пообещать Кармен, что она не скажет отцу ни слова. Это обещание Беатрис дала неохотно, но одновременно с облегчением. Она не любила хранить секреты, тем более от Франсиско. Но зачем беспокоить мужа прежде времени? Тем более если тот Ромео из Монтеррея умер от испанки? Разумеется, будущая свекровь не желала смерти потенциальному зятю, и все же существовала вероятность того, что планы Кармен рухнут в одно мгновение. Да и у мужа хватало забот. По возвращении в Линарес она нашла бы слова и выбрала нужный момент, чтобы как можно деликатнее сообщить ему новость, а пока лучше поберечь его от лишних волнений.

Так Беатрис стала новой, правда вынужденной, поверенной в любовных делах своей дочери. Усаживаясь за стол с заговорщической улыбкой, та бросала на нее выразительные взгляды, на которые надо было как-то отвечать. Проблема в том, что Беатрис их не понимала, иной раз ей даже хотелось признаться, что она, к сожалению, не говорит на этом языке. Больше не говорит. Ей хотелось сказать, что когда-то она знала этот язык, понимала его и даже использовала, но потом забыла. Наверное, ей просто не с кем было на нем говорить, а может, говорить на этом языке могут лишь юные девушки.

Она ничего не сказала Кармен, боясь разорвать хрупкие нити, которые вновь протянулись между ней и дочерью. Будучи все еще женщиной относительно молодой, Беатрис нет-нет да и задавалась вопросом, как она будет ощущать себя в старости. Она смотрела на свою мать, старомодную, высохшую и робкую, и спрашивала себя, как это происходит, неужели в один прекрасный день человек просыпается утром и думает: «Вот и наступила моя старость. Отныне мой мозг больше не станет принимать новые идеи, одежда всегда будет выглядеть одинаково, прическа тоже. Только и останется с ностальгией читать и перечитывать романы, которые любила в юности. Я позволю новому поколению – которое больше не понимаю, поскольку говорю на “старомодном” языке, – принимать решения за себя, потому что мне уже нечему научить их. Я буду отличной компанией для всех, но не для кого-то конкретно».

Беатрис была слишком молода, чтобы чувствовать себя старой. Но любая женщина, у которой есть взрослая дочь, мечтающая выйти замуж, чувствует: годы уходят. «В тридцать три года началась моя старость» – это еще одна неприятная новость, которой ей предстояло поделиться с мужем. «Франсиско, должна тебе сообщить, что с этого дня мы с тобой начинаем стареть». Нет. Очень непросто говорить с мужем об этом.

В свете новой ответственности последние два дня показались Беатрис вечностью. Перед отъездом в Амистад нужно было переделать кучу дел. Да, они возвращались в поместье, но по дороге она думала лишь о том, что привычный распорядок, какой у них был до октября, не вернется, что все изменилось, что надо будет заново приспосабливаться ко всему, будто к неизведанной реальности. А все ее смутные тревоги и печали обретут плоть. Она так взволновалась, что чуть не потребовала развернуть караван назад во Флориду, ведь там им удастся еще какое-то время продлить иллюзию жизни, какую они вели до эпидемии и детской влюбленности ее дочери.

Разумеется, она не осмелилась развернуть караван, потому что прежняя Беатрис никогда не избегала проблем и ответственности. Перед ней встала новая задача – найти в себе ту Беатрис, вызволить ее из болота нахлынувших мыслей. Что касается новых причесок и моды – тут все зависит от того, как будут выглядеть эти прически и мода. Ностальгия по романам юности была роскошью, которую время от времени можно себе позволить. Однако даже в старости Беатрис не превратится в чужую тень и не будет зависеть от чужих решений. Нет, она никогда не позволит себе пробуксовки. И ни за что на свете не позволит внукам называть себя иначе, нежели «бабушка Беатрис». Никаких «бабуля», «ба» или «нана». Это решение она приняла давно. А еще ей предстоит постепенно соединить две части, на которые распалось ее сознание, – прежнюю и новую. Она обретет единство и бросит двойника, в какого превратилась за последнее время.

Вопрос: которая из двух – прежняя или новая – вступит в битву за пробуждение Беатрис Кортес? Новая Беатрис была признательна прежней: в ее характере обнаружились качества, которые ее спасали, однако она опасалась, что прежняя возродится с такой силой, что в конце концов уничтожит достоинства новой.

Первое, что сделала мама по прибытии в Амистад, – спокойно вошла в дом, не уронив ни единой слезинки. Заметив, что все пребывает в весьма запущенном состоянии, мама, сестры и служанки немедленно взялись за дело: сняли простыни, вытряхнули их возле дома, переставили мебель, вытерли пыль. «Не вздумай ныть, Консуэло. Перемойте посуду и сковородки, поменяйте постельное белье, кругом сплошная грязь, а пыль такая, что того и гляди задохнемся».

Франсиско вместе с ней осматривал дом, то и дело повторяя, что все выглядит вполне сносно, пыли почти нет. Беатрис удивленно отметила, что на поверхности мебели и на полу пыли действительно до странности мало, но видел ли он, что творится под креслами и кроватями? А в каком состоянии тарелки и прочая утварь! Она лишь пожала плечами, когда Франсиско с досадой махнул рукой и исчез. Прежде она ни разу не рассуждала при нем о пыли и грязи – видимо, это его и раздосадовало. Правильно сказала бабушка, когда Беатрис выходила замуж: не следует говорить с мужем о повседневной работе по дому – мужчинам это совсем неинтересно. Беатрис всегда помнила ее совет, будучи уверенной, что Франсиско понятия не имеет, где хранятся веники, швабры и тряпки.

Распорядившись насчет генеральной уборки, она открыла сундук с вещами, сшитыми за время изгнания, в надежде, что юбка и блузка подойдут по размеру; если же это не так, ничего страшного: их всегда можно подогнать по фигуре. Она сложила вещи в сумку, туда же сунула куклу, сшитую из лоскутков.