Лорнет герцогини де Рошфор - Наталья Николаевна Александрова

засмеялась. – Девушки часто общаются друг с другом и делятся с подругами своими маленькими девичьими секретами. Кристинка мне много рассказывала о вас, о ваших привычках, о том, как вы с ней…

Я захихикала, а шеф побагровел, как рак, и тяжело задышал. Мне его, честно, даже жалко стало. Еще, не дай бог, помрет… буду винить себя до конца дней… Хотя, если бы я вот тут сейчас померла, он бы и двух дней совестью не мучился.

– Да вы не волнуйтесь так! – проговорила я сочувственно. – Подумаешь, дело житейское… не думайте, я никому ничего не собираюсь рассказывать, я вообще могила! Пусть это будет нашей с вами маленькой тайной!

Он все еще тяжело дышал. И даже потирал левую сторону груди. Да, ему бы в санаторий с женой съездить, здоровье поправить, чем с Кристинкой кувыркаться.

– Может, вам водички налить? Или лекарство какое-нибудь? У вас есть лекарства?

– Во… воды! – выдохнул он.

Я налила в стакан минералки (бутылка стояла на столе) и подала шефу.

Он трясущейся рукой взял стакан, сделал несколько глотков, разлив едва не половину, цвет лица немного нормализовался.

– Андрей Яковлевич, – спохватилась я, – а зачем вы меня вызывали? Вы что-то от меня хотели?

– Да иди ты! – Он раздраженно махнул на меня рукой. – Иди и на глаза мне не показывайся!

– Как скажете! – И я упорхнула из его кабинета.

В приемной Рената проводила меня удивленным взглядом.

– Не уволил, – сообщила я и сделала ей ручкой.

После работы я решила ехать к матери, рассчитав, что она, отдежурив сутки, никуда из дома не денется, даже если выспится.

Уж я-то знаю свою мать, она и шагу лишнего не сделает из дому, если не очень нужно. Продукты на дом закажет и будет часами сидеть у телевизора.

Так что я купила торт с ягодами и сбитыми сливками, как она любит, и поехала, не позвонив.

Мать долго не открывала, так что я уже подумала, что зря притащилась, но наконец заспанный хриплый голос спросил из-за двери, кто там.

– Это я, мам, Алиса!

Я ожидала, что мать сейчас из-за двери прикажет мне убираться (бывало у нас и такое, и не раз), но загремели цепочки, и дверь распахнулась.

Мать выглядела ужасно – в старом засаленном халате, растрепанная, в давно не крашенных волосах откровенно просвечивают седые пряди. Глаза опухли от сна, кожа серая, землистая.

Я едва успела совладать со своим собственным лицом, чтобы не показать, в каком я шоке от увиденного.

– Проходи уж, – буркнула мать, оглянувшись на дверь соседей.

Ага, как-то раз она пыталась не впустить меня в квартиру, мы поскандалили на лестнице, так что вышел сосед, незнакомый мужик, въехавший уже после того, как я переехала в бабушкину комнату, и недвусмысленно сказал, что если мы не заткнемся немедленно, то он вызовет полицию.

Мужик был здоровый, он сказал, что у него ребенок грудной спит и если полиция не приедет, то он сам нас успокоит. Я тогда плюнула и ушла, а мать, видно, до сих пор того соседа побаивается.

В квартире тоже была полная жуть. Душно, все окна закрыты – это при летней-то жаре. Диван разобран, белье на нем несвежее, на тумбочке стоял недопитый стакан с чем-то бурым и крошки от печенья. Окна мутные, не мыты с зимы, по углам комнаты катышки пыли.

Меня охватило привычное раздражение. Ну не инвалид же она, в самом деле. Да, у нее же шея плохо ворочается, а ноги-руки в полном порядке! Как можно жить в такой грязи?

Уж на что я ленива, но окна во всей квартире мы с Нинкой вымыли еще к Первому мая! Правда, это Нинка меня заставила, у нее, как у медсестры, привычка к чистоте.

Однако так мы далеко не уедем. Я пришла по делу, так что нужно сдерживать свои эмоции.

– Чай будем пить? – спросила я фальшиво-веселым голосом и показала коробку с тортом. – Я знаю, ты такой любишь…

– Ладно. – Мать скрылась в ванной, а я потопала на кухню.

Там тоже был полный кошмар. Пока мать была в ванной, я кое-как разобрала завалы посуды, громоздившиеся в раковине, протерла стол, достала из буфета чашки.

Чашки были новые, хоть и простые совсем. Я полила цветок непонятного названия и происхождения, который тихо дожидался смерти на подоконнике, и заварила чай.

Мать причесалась и сменила старый халат на другой, поновее и поярче. Что за манера днем таскаться по квартире в халате?

Снова я отвернулась, чтобы мать не видела моего лица, а затем села за стол, налив нам с ней чаю.

– Зачем пожаловала? – спросила мать довольно спокойно. – Карту твою я не нашла, но, может, посмотрю еще.

Да, в таком безобразии, что творится у нее в квартире, вряд ли она что-то сможет найти.

– Смотри! – Я достала из сумочки лорнет и поднесла к глазам. – Нашла у бабушки, когда стол разбирала.

И тут же у меня в голове что-то негромко щелкнуло, и послышался голос матери:

«Бабушка… Ишь как она ее называет ласково. А ведь до чего мерзкая старуха была, сколько крови мне перепортила, вечно ворчала, между нами с Дмитрием встревала, все ей не то было, все не так…

А потом, когда ее сыночек такое устроил, какими только словами меня не обзывала, как орала, с какой ненавистью смотрела, да я боялась на кухню выйти, думала, подсыплет яду в чай… Оттого и согласилась на первый попавшийся обмен, а можно было поискать еще, может быть, двухкомнатную удалось бы выменять…»

– Это вряд ли, – не удержалась я, – то есть я говорю, что ходить с таким лорнетом неудобно.

«Как Алиска на нее похожа иногда бывает, – думала между тем мать, – вот сейчас голову повернула, посмотрела – вылитая свекровь! И на Дмитрия, конечно, она похожа, моего там ничего нету.

Алиску маленькую свекровь любила, конечно, а меня всегда ненавидела. Потом, правда, когда совсем старая стала, звонила, сказала, что все мне простила. Помириться пыталась, старая сволочь, внучку хотела увидеть. Да ни за что на свете!»

Меня так и подмывало высказать матери все, что накипело, но я сдержалась.

– Понимаешь… – начала я, – я ничего не помню. То есть не только то, что случилось в ту ночь, но вообще почти ничего про свое раннее детство. И отца совсем не помню…

– Нечего тебе его помнить! – вскипела мать. – Я вот всю жизнь пытаюсь его забыть, но вот это не дает! – Она резко повернула голову и поморщилась.

И тут же в голове у меня зазвучал ее голос:

«За что, за что мне все это?