Чума теней - Вадим Калашов

Слухи не обманули: в дверях Соловей разминулся с проповедником из соседней церкви, да и вся обстановка в скромном жилище Смотрителя говорила о том, что его владелец очень религиозен, всё в духе истинных каторжан. Соловей приободрился. Вот по вопросам веры и будем давить.

– …Небо накажет нас всех, если допустим насилие! И не будет нам прощения!

Смотритель, как и рассчитывал копейщик, пришёл в ярость. Он много говорил о том, что праведные каторжане всегда презирали насильников, и ему горько, что об этом забыли даже атаманы. Что Небу вдвойне противно, когда насилию подвергают девочек такого юного возраста. Потом Смотритель пал на колени и стал молиться. Молиться истово и красиво.

Соловей готов был потирать руки. Но его торжество оказалось преждевременным. Закончив молитву, Смотритель встал с колен и сменил тон.

– Всё это так, и я непременно сообщу атаманам, что больше руки не подам никому из Девяти, если только они тронут девчонку. Что они помешались на женщинах. Забыли, что чрез женщину издревле идёт нам погибель. И вот итог. Красотки настолько развратили их, что им уже мало женщин своего возраста. Им подавай помоложе… Им подавай развлечения в стиле Ночи Девяти. Изначально это был акт устрашения. Кто не хотел платить дань из купцов, дочь того… а теперь уже во вкус, уроды, вошли! Жизни не видят без Ночи Девяти. Если бы ты знал, как мне противно, что они так поступают.

– И?..

– И я же сказал, я прекращу с ними здороваться. А что ты ещё хочешь? Это худшие Девять атаманов в истории нашей ночной армии, но атаманы они, а не я. Что я могу им сделать, простой вредный старик? Ну, объявлю я их вне закона каторжанина? А где шанс, что моего гонца не порежут прежде, чем отнесёт он весточку обществу?

– Но, господин Смотритель… вы можете отнести весточку сами. Вас-то они не посмеют тронуть. Убить Смотрителя… это приговор.

– Если убить. А если Смотритель… ну, прихватит сердечко на старости лет. Кто потом докажет, что это яд меня убил, а не годы? Не бойся, Соловей. Небо их непременно накажет.

– А девчонке это поможет?.. Ну… ну, можно же что-то сделать!

– Ничего нельзя сделать.

Смотритель отошёл к окну и вздохнул.

– Вот если бы у неё был, например, брат.

«Точно! – осенило Соловья. – Смотрителям запрещено иметь семью и детей. От того они так сентиментальны к семейности. Надо напирать на то, что там целая семья. Что атаманы разрушат семью».

– Да есть же брат! Он так её любит! Она для него всё! Его сердце разорвётся, если с ней что-то случится. Да, там не один ребёнок, а два. Двойная трагедия.

Бий отошёл от окна и странно улыбнулся.

– А, раз есть брат, такой же юный, как сестра, тогда другое дело. Добрым делом можно закрыть грех атаманов.

– То есть?

– Девчонку я, конечно, не выручу никак, но вот её брата смогу утешить. Спасти от тоски, отвлечь от мыслей, что потерял сестру.

– Да что вы несёте, какое вы можете ему дать утешение!

Никто не имел права в таком тоне говорить со Смотрителем, но удержаться сил не было. Тоже мне, нашёлся утешитель. Что ты думаешь, читать ему религиозные книги, вытирать сопли?

Но реальность оказалась намного хуже того, что предположил Соловей.

– То есть ты считаешь, что если я седой и морщинистый, то не могу уже и дать никому утешения? Ошибаешься, старый каторжник ещё о-го-го! А если совсем иссякнут силы, то есть у меня одна чудодейственная настойка, рецепт подсказали в борделе… Не бойся за судьбу мальчика. Он будет ни в чём не знать нужды, я позабочусь.

Соловей не хотел верить, что Смотритель говорит всерьёз. Это же сделать из ни в чём не повинного паренька… Даже произносить противно. Там дно, с которого, по Кодексу Каторжанина, нет пути наверх. После такого человеку не подают руки и не принимают ничего из его рук.

Смотритель заметил перемену в лице Соловья.

– Ни плевков, ни пинков он не получит. Я на ножи поставлю любого, кто обидит птенчика. И вообще, в мире не одни каторжане живут. Я не век буду его утешать, когда-нибудь он покинет меня, станет жить крестьянином или учиться ремеслу… никто даже не спросит, кем он был в мире каторжников.

Соловей в страхе попятился от Смотрителя.

– Да как вы… это же мерзость!!!

Смотритель засмеялся.

– Сразу видно, каторжанин, который не сидел на каторге. Всем поначалу мерзко, сынок, пока двадцать лет у судьи не схлопочешь. А потом уже на воле не можешь отказаться. Втягиваешься. Благодарю за ценные сведения, Соловей. А теперь ступай, у меня время вечерней молитвы за успехи ночной армии.

Соловей выскочил на улицу как ошпаренный.

Он, в отличие от Смотрителя, никогда не читал священных книг, не знал толком ни одной молитвы, но всегда знал меру в плохих делах. Чувствовал нутром, что такая мера обязана быть. Укради, но не у сиротки, обмани, но не бедняка. Не трогай стариков, не обижай женщин. Цени дружбу и хорошее отношение.

И самое страшное. Это по его вине девчонку ждёт кошмарная участь. А теперь ещё и её брат вместо каменоломен отправится в каморку Смотрителя Бия. Смотритель Бий будет настаивать на своей доле, и атаманы с радостью отдадут ему подростка.

Соловей вдруг вспомнил, как матушка наказывала его за первые кражи и приговаривала: коготок завяз, всей птичке пропасть. Когда Соловей спросил, в чём смысл, матушка поведала, что грехи, они тянут к себе один другой. Вот ты взял грех, когда украл. А дальше второй, матери соврал. А дальше третий, товарища подставил, чтоб самого не наказывали.

А всех хуже, ещё говаривала матушка, когда человек набрал на свою душу столько грехов, что Небо от него отворачивается. Тогда нет ему спасения, сколько ни раскаивайся. Даже когда пытаешься сделать доброе и хорошее, всё в итоге злым и ужасным обернётся.

Слова матушки оказались пророческими. Гнал коней, чтоб спасти старика и девочку, а кончилось тем, что погубил и мальчика. Куда ни кинь, всюду клин.

Соловей пытался понять, где же взял на себя грех, который последняя капля, после чего Свет внутри гаснет, но не мог. И тогда он зашёл в храм. Впервые в жизни своими ногами, а не под руку с матушкой.

Долго стоял на коленях перед алтарём Света и сумбурно шептал просьбы о помощи. Просил знака, просил совета. Но пустота в сердце. Словно и вправду Свет для него погас.

Подавленный, разбитый, Соловей вышел из храма и стал искать кабак.

Ему хотелось умереть, поэтому он собирался напиться.

Когда смерть собирает свою жатву в таких пустынных местах, как пространства перед трущобами, лишь псы и вороны завершают её работу. Если занесёт приличного горожанина – в страхе повернёт назад, если увидит нищий или боец ночной армии – подойдет лишь обобрать покой-ников.

Олэ надбавил вожаку, чтобы павших в стычке на пустыре достойно похоронили, а единственному выжившему помогли добраться до дома, но забыл взять клятву каторжанина, поэтому трупы остались лежать там, где он их оставил. Лишь пропала вся одежда, исчезли доспехи, и даже золотой зуб у одного из покойников был безжалостно выдран. Правда, одноногого ветерана мародёры не нашли – видимо, мужик нашёл в себе силы уползти.