Последнее лето - Елена Арсеньева

Сашенька прислушалась: известно ведь, что нет лучше гадания,чем на книге, а на молитвенной книге – еще паче того. Какая фраза услышится –то и станется с тобой в самое ближайшее время. То же самое, если загадатьжелание: книга подскажет, сбудется оно ли нет.

«Полюбит ли меня Игорь Вознесенский?» – немедленно задалавопрос Сашенька и принялась изо всех сил вслушиваться. Но, на беду, монахинябормотала себе под нос, и как ни напрягала Сашенька слух, до нее только раздолетели слова из канона Андрея Критского:

– Конец близок!

«Ерунда какая, – разочарованно подумала Сашенька, кладяна столик свернутую квадратиком бумажку с именем Игоря и придавливая еестолбиком гривенников. – Конечно, ерунда! И это никакой не ответ на мойвопрос. Я хотела услышать просто «да» или «нет», а тут какая-то философия!»

На самом деле ответ слишком уж напоминал отрицательный(«Конец близок!»), а поскольку Сашенька очень хорошо умела не слышать то, чегослышать не хотела, она и назвала долетевшую до нее фразу ерундой. Кстати, этоумение она унаследовала от отца, который просто-таки виртуозно воспринимал миртаким, каким желал его видеть. Удобное свойство натуры, очень удобное. Жальтолько, что мир нипочем не хочет вписываться в прокрустово ложе наших чаяний изнай выпирает из него, да еще и громко скрипит негодующе при этом, а иногда итумаком наградить норовит…

Исполненное надежды настроение Сашеньки было все-таки слегкаподпорчено. Она торопливо поставила свечку перед образом святой, пробормоталасамодельную молитовку, почти не размыкая губ, чтобы, храни Боже, никто неподслушал: «Матушка Варвара-великомученица, сделай так, чтобы ИгорьВознесенский меня по гроб жизни полюбил, а от всех прочих женщин, в первуюочередь от Клары Черкизовой, отвернулся с отвращением!» – перекрестилась ивыскочила из теплого, пропахшего ладаном и свечным воском закутка часовни.

Оборачиваясь и снова крестясь – теперь на купол, она изовсех сил старалась воскресить в душе то, прежнее, светлое, особенное состояниерадостной надежды, с каким только что бежала от Острожной площади, но никак неполучалось. Возможно, потому, что ветер резко переменился и вместо того, чтобыдуть в спину, снова бил в лицо. В Энске такие фокусы ветром сплошь и рядомвыделываются: он кружит, кружит в лабиринте кривых улочек, закруживается да иперестает соображать, куда дул только что и куда надо дуть теперь.

Заслоняя ладонью лицо, Сашенька свернула в один из Ошарскихпроулков и совсем скоро выбежала на Черный пруд. На продутом катке (том самом,куда когда-то влекла Митю Аксакова неведомая сила ) уныло, одиноко моталсякакой-то гимназистик в шинели и башлыке. Саша издалека глянула, подумала:может, там братец Шурка? Но нет, мальчишка был еще ниже ростом, чем мелконькийШурик, и явно не старше пятого класса.

По отлогой, но ухабистой, в разъезженных колдобинах Осыпнойулице Сашенька, задыхаясь от ветра и скользя, поднялась на Покровку – рядом сжелто-белым, стройным, нарядным зданием Дворянского собрания, которое она оченьлюбила. Свернула наискосок налево, мимо Лыковой дамбы. Здесь, в длинном,строгом сером доме, размещалось множество магазинов и контор, в том числе –главный энский гастрономический магазин, имевший прямые поставки не только изобеих столиц, но и из-за границы. Конфеты там продавались на любой вкус! Этимон выгодно отличался, к примеру, от столичных магазинов, которые по большейчасти продавали продукцию одной фирмы, и Сашенька, как ни была занята заботамисвоего измученного сердца, невольно залюбовалась на нарядную витрину.

Да уж, чего тут только не было… Если свежими, едваиспеченными пирожными, особенно эклерами и песочными, а тем паче – безе,магазин уступал, к примеру, аверьяновской кондитерской (все же своей пекарнипри нем не было, приходилось покупать у других), то выбор конфетных коробок, атакже печенья и вафель мог удовлетворить самого разборчивого москвича илипетербуржца, завсегдатая изобильных елисеевских магазинов. Воздушная шоколаднаясоломка от Крафта; абрикосовская сухая пастила; белые с золотом коробкилюбимого всей Россиею «поковского» шоколада с обязательной бутылочкой рома, закупореннойсахарной пробкой, одетой в золотой колпачок, и с треугольничком засахаренногоананаса на кружевной бумажке; и серебряные французские бонбоньерки спрелестными картинками в стиле знаменитого Альфонса Мухи… Были здесьбелоснежные шарики клюквы в сахарной пудре; уютно уложенные в коробки в видеспящей кошки шоколадные мышки с розовым и голубым кремом; апельсины с долькамииз оранжевого мармелада, украшенные сверху жесткими зелеными листиками; тающиево рту, как мечта, нежные конфеты «лоби-тоби», пьяные вишни в круглых,узорчатых коробках; печенье «Мария», «Альберт», «Тю-тю», «Олли», «Князь Игорь»;вафли– пралине и «Хоровод»; шоколад «Триумф» и «Жорж» производства знаменитойфабрики «Жорж Борман» (простонародье дразнилось: «Жорж Борман – нос оторван!»,а заметив у какого-нибудь богатенького гимназистика в кармане растаявшуюшоколадку, присовокупляло еще пуще: «Жорж Борман наклал в карман!»

Поглядев на пьяные вишни, Сашенька, доселе стоявшая, словнозачарованная, около прилавка, поскорей отошла от него. Она очень любила вишни,однако с ними было связано одно воспоминание трехлетней давности, которое врази смешило ее, и донельзя расстраивало. Отец и тетя Оля уехали тогда на дачуАверьяновых, где отмечали день ангела Игнатия Тихоновича, а детей не взяли. Нет,они не были наказаны, но именно в тот день в городе шла одна-единственнаягастроль знаменитого клоуна и дрессировщика Анатолия Дурова. Он пользовалсябешеной популярностью, и не только за свои неоспоримые таланты, но и заполитический эпатаж. Еще в 1905 году Дуров едва не угодил в тюрьму за смелуюшутку. В каком-то представлении он ходил по арене, бросая на песок рубль, пинаяего, поднимая и бросая снова. Другой клоун – в одежде городового – подошел испросил:

– Ты что делаешь, голубчик?

– Дурака валяю, – ответил Дуров как ни в чем небывало.

Несколько мгновений в зале царила тишина, потом до зрителейразом дошло, что имелось в виду: на рубле, который Дуров и впрямь валял какхотел, был отчеканен профиль государя императора, а отношение к этой августейшейперсоне в 1905-м было понятно какое. Плевое, иначе не скажешь! Впрочем, послесей репризы Дурову на некоторое время запретили появляться на арене, но потомопала была снята и он приехал в Энск на очередную гастроль.

Поскольку она была единственная, на семейном совете уРусановых было решено, что взрослые едут к Аверьяновым, а дети, чтобы немучиться от ненужной светскости, идут в цирк. Сами! Распорядительницей финансовбыла назначена Сашенька – как старшая.