Латинская Америка - традиции и современность - Яков Георгиевич Шемякин

величеству и дать свет тем, кто пребывал во мраке, а также добыть богатства, которые все мы, люди, обычно стремимся обрести»{110}.

Как известно, испанские конкистадоры оказались одним из главных орудий процесса первоначального накопления. Однако не следует путать объективный смысл их действий в плане всемирно-историческом с их социально-психологическим и культурным обликом, который в большей мере относился к прошлому: нарождавшийся капитализм использовал в целях своего утверждения человеческий материал, доставшийся от старого мира.

Из добуржуазного по своему происхождению и по своим основным характеристикам индивидуализма испанского конкистадора впоследствии вырос и распустился пышным цветом в условиях тропического климата столь же мало связанный с производительным трудом и вполне уживающийся с реакционными феодальными структурами индивидуализм креольской элиты, превратившийся в плане социально-психологическом в традиционное образование, в «окаменелость поведения» и оказавший мощное, во многом тормозящее воздействие на развитие независимых государств Испанской Америки в XIX–XX вв. Очень яркую и точную характеристику его дал X. К. Мариатеги{111}.

В то же время испанский индивидуализм нельзя оценивать однозначно отрицательно. Во многом он был связан с теми традициями относительной личной свободы индивида, которые сформировались в эпоху реконкисты и на которые в значительной мере опиралась прогрессивная испанская традиция. Впоследствии эта сторона иберийского индивидуализма, соответственным образом трансформированная в условиях Нового Света, в какой-то мере способствовала восприятию передовых демократических идей латиноамериканскими креолами XVIII–XIX вв.

Значительно более высокий уровень развития «иберийской Европы» по сравнению с обществами Нового Света предполагал и гораздо большее развитие социальных противоречий, а тем самым и несравненно более высокую степень социальной дифференциации традиций. Для испанского общества времен конкисты было характерно отчетливо выраженное противостояние реакционных и прогрессивных традиций. Реакционная линия была представлена: формировавшимся деспотизмом королевской власти, связанным со специфическими особенностями испанской монархии как социально-политической структуры, проявлявшей тенденцию к деградации в направлении «азиатских форм» (о чем уже говорилось выше) со свойственными им гипертрофией бюрократического аппарата, отсутствием самых элементарных правовых гарантий, тенденцией полностью регламентировать жизнь общества и т. д.; теми кругами крупнейших испанских феодалов, чьи корыстные интересы в корне противоречили потребностям экономического развития; наследием фанатизма и религиозной нетерпимости, воплощением которых выступала инквизиция.

Прогрессивная традиция была связана со свободолюбивым духом испанского народа, закаленным в ходе 800-летней реконкисты; с традициями общинных и городских вольностей, личной свободы крестьянства, муниципального самоуправления; с гуманистическими кругами среди деятелей испанской культуры. Приводимые далее примеры могут послужить яркой иллюстрацией к утверждению о свободолюбии испанцев. Во время процедуры открытия кортесов (собрания представителей сословий, в котором вплоть до 1521 г. важную роль играли города) король был обязан встать на колени и произнести формулу: «Мы, равные вам»{112}.

Когда Карл I (будущий император Карл V) отказался поначалу дать присягу кортесам в верности древним законам, депутаты заставили-таки его сделать это, провозгласив: «Государь, вы должны знать, что король является только платным слугой нации»{113}.

Победа реакционной альтернативы развития Испании после подавления восстания «комунерос» в 1521 г. привела к тому, что демократическая испанская традиция была оттеснена на периферию общественной жизни, а основные черты исторического облика Испании в течение ряда веков определяли ретроградные силы. Парадоксальным образом победе реакционной альтернативы способствовала конкиста, приведшая к накоплению огромных богатств в руках казны и паразитического дворянства и их резкому усилению в борьбе против испанских городов, воплощавших буржуазную тенденцию развития{114}. «Вот тогда-то исчезли испанские вольности под звон мечей, в потоках золота и в зловещем зареве костров инквизиции»{115}. Снова — в который раз! — была подтверждена та истина, что не может быть свободен народ, угнетающий другие народы. Между попыткой разрушения исторической памяти индейцев и усилением ретроградных сил в самой Испании также прослеживается самая прямая и непосредственная связь.

Следует, однако, подчеркнуть, что и после поражения восстания «комунерос» испанская демократическая традиция отнюдь не исчезла: не были полностью ликвидированы муниципальные права самоуправления, продолжало существовать прогрессивное крыло деятелей испанской культуры.

Поэтому та Испания, которая хлынула в Новый Свет, не была чем-то однородным с социальной точки зрения: вместе с Испанией королевского деспотизма на американской земле укоренилась и Испания «комунерос» и гуманистов; наряду с духом религиозной нетерпимости и фанатизма туда был привнесен дух тех, кто умел ставить на колени собственных королей.

Сложность и неизбежная неоднозначность оценки роли Испании в Новом Свете связана с тем, что испанская культура (в широком смысле, как способ бытия нации) была перенесена в Америку как противоречивое единство реакционной и прогрессивной сторон. Здесь важно учитывать обе части данного определения: как сущностную противоположность, так и нерасторжимое единство этих сторон в рамках социально-этнического целого.

Следует оговориться, что это целое также имело сложную структуру: испанская нация находилась в стадии формирования, а в рамках испанского королевства сосуществовали разные этносы, составлявшие, однако, различные части складывавшейся единой общности.

В целом в эпоху конкисты и трехвекового колониального господства в рамках того единого в своей противоречивости социального целого, которое представляла собой Испания, преобладала реакционная сторона. В результате, говоря словами X. К. Мариатеги, «колонии Испании — нации, скованной традициями века аристократии, подвергались влиянию, отмеченному печатью упадка»{116}. Но на различных исторических этапах конкретное соотношение реакционных и прогрессивных тенденций в испанском наследии менялось. Преобладание имперской Испании, Испании феодальной реакции после поражения восстания «комунерос» в 1521 г. было закономерным. Однако эта закономерность проявлялась как тенденция в постоянной борьбе с контртенденцией к развитию и укреплению прогрессивной, гуманистической традиции.

Лучшей иллюстрацией данному утверждению может служить развернувшаяся в XVI в. важнейшая по своему значению и по своим последствиям идейная полемика о Новом Свете. Содержание ее составляли две темы, в конкретной действительности представшие в нерасторжимом единстве: осмысление и оценка индейского мира и самооценка мира иберийской Европы в связи с действиями ее представителей в Америке. Участники этой борьбы, принадлежавшие к многоликой и противоречивой испанской общности, представлявшие различные тенденции в ее культуре и общественной жизни, в то же время стоят у истоков различных и противоположных по своему социальному содержанию латиноамериканских традиций.

В ходе полемики XVI в. столкнулись между собой представители реакционного испанизма, имперской идеологии и сторонники очень своеобразного по своим конкретно-историческим формам явления, все же бывшего специфически испанской разновидностью общеевропейского феномена, — испанского гуманизма. Сущность имперской позиции составляло наряду с оправданием завоевания и жесточайшей эксплуатации местного населения возвеличивание Испании, на которую Провидение возложило якобы почетную миссию христианизации индейцев. С наибольшей ясностью эту сущность выразил главный хронист испанского короля (императора Карла V) X. Хинес де Сепульведа, а самое подробное обоснование точка зрения имперского испанизма нашла в работах Г. Фернандеса де Овьедо-и-Вальдеса и Ф. Лопеса де Гомары{117}. Названные идеологи конкисты заложили