Вино из одуванчиков - Рэй Брэдбери

Пыль взметнулась к небу, смотрю — развеваются гривы,проносятся горбатые спины — целое море, черные косматые волны вздымаются иопадают… «Стреляй! — кричит Поуни Билл. — Стреляй!» А я стою и думаю— я ж сейчас как божья кара… и гляжу, а мимо бешеным потоком мчится яростная силища,точно полночь среди дня, точно нескончаемая похоронная процессия, черная исверкающая, горестная и невозвратимая, а разве можно стрелять в похороннуюпроцессию, как вы скажете, ребята? Разве это можно? В тот час я хотел толькоодного — чтобы песок снова скрыл от меня эти черные, грозные силуэты судьбы,как они сталкиваются и бьются друг о друга в диком смятении. И представьте,ребята, пыль и правда осела и скрыла миллион копыт, которые подняли весь этотгром, вихрь и бурю. Поуни Билл, выругался да как стукнет меня по руке! Но я былрад, что не тронул эту тучу или силу, которая скрывалась в ней, ни единойкрупинкой свинца. Так бы все и стоял и смотрел, как само время катит мимо нагромадных колесах, под покровом бури, что подняли бизоны, и уносится вместе сними в вечность.

Час, три, шесть часов прошло, пока буря не унеслась загоризонт к людям, не таким добрым, как я. Поуни Билл куда-то исчез, я осталсяодин, я совсем оглох и словно окаменел. Потом пошел, сто миль на юг шел доближайшего города, и не слышал человеческих голосов, и рад был, что не слышу.Хотелось, чтоб в ушах еще звучал этот гром. Я и сейчас его слышу, особеннолетом, вот в такие дни, как нынче, когда над озером стеной стоит дождь…устрашающий, ни на что не похожий грохот… Вот бы и вам когда-нибудь егоуслыхать…

В полумраке большой нос полковника Фрилея чуть просвечивал,словно белая фарфоровая чашка, в которую налили очень слабого и чуть теплогоапельсинового чая.

— Он заснул? — спросил наконец Дуглас.

— Нет, — ответил Чарли. — Просто перезаряжаетсвои батареи.

Полковник дышал часто и неглубоко, как будто запыхался отдолгого бега. Потом он открыл глаза.

— Да, сэр? — восторженно сказал Чарли.

— Здравствуй, Чарли! — И полковник недоуменноулыбнулся остальным ребятам.

— Это Дуглас, а вот это — Джон, — сказал Чарли.

— Рад познакомиться, мальчики. Мальчики поздоровались.

— Но где же… — начал снова Дуглас.

— Ох и дурак же ты! — Чарли ткнул Дугласа в бок,потом повернулся к полковнику: — Вы говорили, сэр…

— Я что-то говорил? — пробормотал старик.

— Про войну Севера и Юга, — вполголоса подсказалДжон Хаф. — Он ее помнит?

— Помню ли я гражданскую войну? — встрепенулсяполковник. — Ну еще бы! — Голос его задрожал, и он снова закрылглаза. — Все, все помню, вот только… на чьей же стороне я сражался?

— А какого цвета у вас был мундир?.. — спросилЧарли.

— Цвета начинают путаться, — прошепталполковник. — Они тускнеют. Я вижу рядом солдат, но уже давно не помню,какие на них шинели и кепи — серые или синие. Я родился в штате Иллинойс,учился в Вирджинии, женился в Нью-Йорке, дом построил в Теннесси, а теперь, подконец жизни, слава богу, опять здесь, в Гринтауне. Теперь вы понимаете, почемуу меня все цвета перепутались?

— Но ведь вы помните, по какую сторону гор дрались? —Чарли говорил совсем тихо. — Солнце вставало справа от вас или слева? Вышли к Канаде или к Мексике?

— Иногда солнце вроде бы вставало со стороны моейздоровой руки, правой, а иногда — из-за левого плеча. И шли мы то туда, тосюда. Тому теперь уж лет семьдесят. За такой долгий срок немудрено и позабыть,с какой стороны всходило солнце.

— Ну а победы вы какие-нибудь помните? Выиграли же выхоть какое-нибудь сражение?

— Нет, не припомню, — словно откуда-то издалекапрозвучал голос старого полковника. — Никто никогда ничего не выигрывает.В войне вообще не выигрывают, Чарли. Все только и делают, что проигрывают, икто проиграет последним, просит мира. Я помню лишь вечные проигрыши, поражениеи горечь, а хорошо было только одно — когда все кончилось. Вот конец — это,можно сказать, выигрыш, Чарльз, но тут уж пушки ни при чем. Хотя вы-то,конечно, не про такие победы хотели услыхать, правда?

— Антайтем, — сказал Джон Хаф. — Спроси егопро Антайтем.

— Я там был.

У мальчиков заблестели глаза.

— Булл Ран, спроси его про Булл Ран…

— Я там был, — очень тихо сказал полковник.

— А как насчет Шайло?

— Я всю жизнь его вспоминаю и говорю себе: стыд и срам,что такое красивое название сохранилось только в старой военной хронике.

— Ну, значит, про Шайло. А форт Самтер?

— Я видел там первые клубы порохового дыма, —мечтательно сказал полковник. — Многое приходит на память, очень многое…Помню песни: «На Потомаке нынче тихо, солдаты мирно спят; под осеннею луноюпалатки их блестят…» Помню, помню и дальше: «На Потомаке нынче тихо, лишьплещет волна; часовым убитым не встать ото сна…» А когда они капитулировали,мистер Линкольн вышел на балкон Белого дома и попросил оркестр сыграть «Будьтена страже…» А потом одна леди из Бостона как-то ночью сочинила песню, котораябудет жить тысячу лет:

«Видели мы воочию — господь наш нисходит с неба; он попираетлозы, где зреют гроздья гнева…» По ночам я, сам не знаю отчего, начинаюшевелить губами и пою про себя:

«Слава вам, слава, воины Дикси! Стойте на страже родныхпобережий…» и «Когда герои наши с победой возвратятся, их увенчают лавры, ихвстретит гром оваций…» Сколько песен! Их пели обе стороны, ночной ветер относилих то на юг, то на север… «Мы идем, отец наш, Авраам, триста тысяч воиновидут», «Станем лагерем, ребята, разобьем палатки…», «Ура, ура, несем свободызнамя…»

Голос старого вояки постепенно затих.

Мальчики долго не шевелились. Потом Чарли повернулся кДугласу и спросил:

— Ну что, да или нет?

Дуглас два раза шумно вздохнул и ответил:

— Конечно, да. Полковник открыл глаза.

— Что — да? — спросил он.

— Конечно, вы — Машина времени, — пробормоталДуглас.

Полковник долго смотрел на мальчиков. Потом спросил почти сострахом:

— Так вот как вы меня называете?

— Да, так, сэр.

— Да, сэр.

Полковник медленно откинулся на спинку кресла, посмотрел намальчиков, потом на свои руки, потом уставился поверх мальчишечьих голов наголую стену.