Былое - Александр Дмитриевич Зятьков

отец угольком обозначил свои инициалы. Позже, когда дрова развозили по домам, с хозяином одного штабеля произошла любопытная история. Бревна в его штабеле размечала жена, почерк у нее был печатный, совсем как штамп, и подходящие инициалы — МПС — не могу сейчас вспомнить, как ее звали на самом деле, пусть будет Мартынова Пелагея Семеновна. При погрузке этих дров присутствовал другой лесник и поначалу он никак не отдавал этот штабель. — Видишь, — говорил он, — это не ваши дрова, а железнодорожников, ясно указано — Министерство Путей Сообщения, и по трафарету писано. Хорошо, что жена Мартынова, Пелагея, находилась там же и продемонстрировала недоверчивому леснику свое печатное искусство. А мы с отцом напилили тогда около пятнадцати кубометров дров, чего хватило больше, чем на год.

Когда мы возвращались домой, один мужик застучал по кабине. Шофер остановился, не раз стучали ему пассажиры, у которых вдруг возникла потребность. По прошествии некоторого времени мужик вышел из леса и позвал посмотреть то, что он обнаружил. Я слез тоже и вместе с другими любопытными увидел, что шагах в тридцати от дороги, за двумя большими сросшимися березами стоял прислоненный к ним мотоцикл, заваленный ветками. Мотоцикл маленький, двухместный, были тогда смешные на наш современный взгляд мотоциклы, мощностью всего в четыре с половиной силы. В бачке не было бензина. После некоторых колебаний и разговоров мотоцикл этот решили оставить на месте, но сообщили об этом в милицию. Там передали это дело дружинникам, и их с неделю возили на место, выделили палатку, снабжали продуктами, ездили по очереди, по два человека. Палатку от берез было не видно, парни не шумели, но за неделю никто не обнаружился и мотоцикл привезли в поселок. Никто так им и не поинтересовался, слышал потом, что начальник нашего милицейского участка забрал его себе, отремонтировал и куда-то девал.

Как здорово умели свистеть некоторые ребята. Остальные, у которых этого не получалось, завидовали им просто жестоко. Я, например, как ни старался, так и не мог освоить это искусство. Даже губы потом болели после неудачных упражнений. Лишь спустя какое-то время я научился сводить губы трубочкой и высвистывать различные мелодии. А вот Леха, который учил меня курить, мог свистеть по-всякому. Он подносил к губам согнутый указательный палец, соединенные колечком средний и большой палец правой руки, засовывал в рот два пальца или даже четыре и свистел просто оглушительно. Даже некоторые родители уважительно его выслушивали и признавались, что они в свое время так не могли. Иногда по свисту догадывались, кто на самом деле такое проделывает. Вообще, свист в нашей ребячьей жизни имел какое-то, пусть и небольшое значение. Свистульку из тальникового прута мог вырезать каждый, а можно было, зажав особым образом между большими пальцами рук лист осоки или очень тонкую полоску бересты, произвести довольно приличный свист. Существовали и другие способы.

Год 1956

Страна оправлялась от ужасных потрясений и разрухи. Последствия войны долго сказывались по всей огромной стране, а уж про территории, бывшие под оккупацией и где проходили бои, нечего и говорить. Но энергия народа, всех людей работавших на войну, истосковавшихся по мирной жизни, переключившись на мирное производство, стала приносить зримые результаты. Ну вот, например, сначала было не до хорошей мебели. Во многих домах стояли самодельные столы, стулья и табуретки. Приятно было смотреть на чисто выскобленный ножом стол, выявлявший четкую структуру дерева и здоровую желтизну. Часто во всем доме была лишь одна кровать, на которой спали родители Старики и бабки, если были у кого, спали на печке, полатях или же на широкой лавке. Ребятишки же вповалку спали на полу или, где не было стариков, на тех же полатях. Кровати не являли собой чудо скобяного искусства. Спинки из полосового железа, крашеные суриком, пустая рама, на которую укладывались отпиленные по размеру доски, а на них перина или что было у кого.

А тут вдруг здорово раскачалась кроватная промышленность. В район стали приходить целые вагоны с кроватями, откуда их развозили по всем деревням. Спрос был большой, но удовлетворялся постоянно, кровати были всегда, с другими же товарами бывало похуже.

А кровати ну просто загляденье. С панцирной сеткой, закругленными блестящими спинками, никелированными шарами, колпаками, кольцами, на колесиках. Придет, бывало соседка в гости или по делам, хозяйка ведет ее в горницу и вот они гладят ровную спинку, щупают шары, обсуждают…

Нынешним почитателям моды тогдашние вкусы могут показаться убогими, даже примитивными, но думать так и смотреть на это свысока, осуждать и хаять непозволительно, глупо и жестоко. Да, не так давно завершилась тяжелейшая из войн и люди, пережившие это, искали и выбирали прекрасное из того, что было, украшали свой быт, как могли. В большой моде были раскрашенные клеенки, которые хозяйки вешали на стены вместо ковров. Сюжеты, изображенные на этих картинах, были незамысловаты, чаще встречались барышни у пруда, кормящие лебедей, лихо мчащуюся заснеженную тройку, кавалер, простирающий руки к стоящей на балконе красавице, роскошный замок на берегу озера с неизменными лебедями. Порой встречались просто замечательные картины, были и халтурные донельзя.

Нашей станции повезло, художник у нас объявился хороший. Он был одноногий инвалид, ногу потерял под Курском и никогда не помышлял о рисовании, а тут попробовал — и сразу получилось. Заказов у него было множество, а его младший сын, мой дружок, собирал открытки и вырезал картинки из журналов, где только мог, даже в библиотеке попался за этим занятием. У нас в доме висела картинка с таким сюжетом — стоит кот на задних лапах, в передних держит удочку и вытаскивает из реки оскалившийся башмак и оттуда выскальзывает рыбка. Женщины, которые раньше приобрели несусветную мазню, ходили к этому художнику, он смывал с клеенки, что там было и выполнял новый заказ. Такие клеенки висели почти в каждом доме, как признак чего-то устоявшегося и даже в какой-то мере престижного. Сколько же радости приносили нашим матерям такие незамысловатые поделки.

Стали появляться занавески на окнах, все чаще красились табуретки, столы, кухонные шкафы и полки, а особенно полы. Как тяжело было мыть некрашеный пол, его обдавали кипятком, скоблили ножом, стоя на коленках, терли песком и дресвой, бывало, часами занимались с ним. А крашеный подмел, протер за пять-десять минут и все. Мать поначалу даже плакала от радости.

Как красили пол у нас. Весной, когда установилась погожая погода, все из дома вытащи ли, распихали по сараям и под навес, покрасили полы и неделю жили, как цыгане, так долго сохла тогдашняя краска. Отец соорудил во дворе очаг, на нем готовили