Игры в песочнице, или Стратегия соблазнителя - Кристоф Дюшатле

Моим подружкам

В какой-то момент я понял, что не стоит так усложнять свою жизнь, переделывать много дел, то есть заводить жену, детей, загородный дом, автомобиль. Я смог прожить холостяком гораздо дольше и легче, чем если бы преодолевал все естественные трудности жизни. По сути — это самое главное. Считаю себя большим счастливчиком. У меня не было больших огорчений, грусти, неврастении. Мне также незнакома радость созидания, ибо описание бытия не было для меня способом отвлечься или насущной потребностью самовыражения…

Марсель Дюшан.

Из разговора с Пьером Кабанном

Keep cool, man![1]

Незнакомый прохожий

В будничные дни в парках чаще можно увидеть матерей, нянек и еще, конечно, детей, а иногда отцов-одиночек, в большинстве случаев не имеющих практически никаких прав на ребенка или находящихся в стадии развода. Как правило, эти отцы — совершенно неопределенные существа, озабоченные поисками какой-нибудь самочки, в объятиях которой они надеются освободиться от избытка семенной жидкости. И вот такой экземпляр сидит рядом со мной на скамейке и, кажется, ищет в пустоте утешение, светлое воспоминание или что-нибудь в этом роде, способное вывести его из оцепенелого состояния. Он сутулится и едва ли интересуется своим мальчуганом, который загребает песок пластмассовым ведерком. Совок, ведерко — много ли надо, чтобы занять малыша? А пока идет игра, можно быстро выкурить сигаретку у железной решетки забора, стараясь избежать укоризненного взгляда слишком ответственной мамаши, как правило, католички с левыми взглядами и новообращенной защитницы окружающей среды, которая наверняка занимается сексом со своим мужем, не снимающим носков, как только отправит детей на выходные к дедушкам и бабушкам.

Держу пари, у папаши, сидящего возле меня на скамейке, ботинки за пять тысяч зеленых. То есть по две с половиной на каждую ногу. Убираю под скамейку ноги, пряча свои туфли, якобы дизайнерские, на самом деле — индонезийская подделка. На висках у соседа по скамейке серебрится седина, она придает ему вид зрелого мужчины, играющего иногда на бирже, интересующегося новыми технологиями, с радостью ожидающего появления высокоскоростного Интернета и довольного своей последней поездкой в пустыню Сахара. Интересно, означает ли его розовый галстук недавнюю феминизацию вкуса? По-моему, этот тип работает в конторе адвокатов на авеню Ваграм. Сюда он приходит на прогулку с сыном лишь в разрешенные для свидания дни. Он по-прежнему смотрит в никуда, а полжизни уже пройдено. Иногда он улыбается своему сынишке, у которого течет из носа, потому что в яслях инфекция.

Луна, моя дочурка с голубыми, чуть раскосыми глазами, отважилась на подвиг — перелезть через деревянную перегородку чуть ли не метр высотой. На верху, в башенке несколько суперактивных мальчишек выкрикивают воинственные лозунги своим нянькам, возможно, незаконным иммигранткам. Моя маленькая Луна карабкается с трудом, одна нога застряла в выемке на стенке перегородки. Неловкость, с которой дочка штурмует препятствие, меня трогает. А она уже вообразила себя на вершине. Диву даешься, сколько всего приходится преодолевать с момента рождения. Ты появляешься на свет — оп! Стоит расстаться с плацентой, и у тебя взрываются легкие, а свет ослепляет. И сразу начинается борьба за выживание. Нет даже времени на то, чтобы поваляться на траве. Надо взрослеть быстро и быть максимально дееспособным.

— Девочка ваша дочь? — обращается ко мне папаша, носящий розовый галстук.

— Она славная, правда?.. Это ваш сын сделал большую пирамиду из песка?

Он улыбается мне и в то же время морщится.

— Смотрите, тот малыш может отдавить ей руку.

Бросаюсь на помощь Луне. Что это еще за драчун? Ругаю этого балбеса, сметающего все на своем пути. Это потенциальный убийца. Сейчас он у меня получит, я посажу его в мешок и зарою в землю на глубину десять метров, чтобы не пророс.

Но меня опережает одна мамаша. Она останавливает возмутителя спокойствия и строго отчитывает его, сильно морща лоб, который уже нуждается в креме против морщин с экстрактом арахиса. Потом берет своего отпрыска на руки и прижимает к груди. Мальчуган все понял, он испытывает вину и поэтому начинает плакать навзрыд, пряча лицо между грудей своей родительницы. Маленький негодник, и тут приспособился.

Обращаю внимание на глаза матери: ну что ж, неплохо. Я тоже беру своего ребенка на руки. Дети смотрят друг на друга, взрослые обмениваются оценивающими взглядами, опасаясь новых выходок своих чад.

— Сожалею, мсье, Максимилиан настоящий сорванец. С вашей девочкой все в порядке?

— Думаю, да, — отвечаю я.

Она представляется:

— Изабель.

— А я — Матье.

На первый взгляд телесная оболочка Изабель тянет приблизительно на тридцать лет, а это уже изрядный кусок жизни. Светло-карие глаза, темные волосы, кончики которых, вероятно, обесцвечены, улыбка кошки, которая предвкушает, как будет лакать свое молочко, губы, подкрашенные помадой цвета мякоти ягод темного винограда.

— Вы часто сюда приходите? — спрашивает Изабель.

— Нет, я совсем недавно переехал в квартиру на площади Терн.

— Вероятно, этот квартал выбрала ваша жена?

— Я как раз с ней развелся.

— Сожалею.

— Не стоит. Мы расстались мирно. Без скандалов. Как цивилизованные люди.

— Браво. Я считаю, это очень типично для сегодняшних отношений.

— А вы?.. Вам нравится этот квартал?

— Я живу в доме с видом на парк.

— У вас все хорошо?

— Да, пожалуй.

Наши малыши побежали вприпрыжку к похожей на турникет вращающейся крестовине, чтобы на ней покрутиться. Глупое занятие, до тошноты. Мы продолжаем разговор, краем глаз наблюдая за детьми.

— У вас усталый вид, — замечает Изабель.

— Я много работаю и мало сплю.

— Чем вы занимаетесь?

— Я — «негр». Ужасное слово. По-английски это звучит как ghost writer, писатель-призрак. Это лучше, не так ли?

— То есть вы пишете книги за других…

— Да, это всякие звезды, спортивные чемпионы, политики…

— Очень увлекательно. Для кого конкретно вы пишите?

— Профессиональная тайна.

— Ну назовите хотя бы одно имя.

— Имя? Постойте… вы знаете, в истории всегда существовали негры. Иисус, например, передавал свои послания через евангелистов. Никто его не видел, но все знают, что он сказал. Крутой парень.