Опасная профессия - Жорес Александрович Медведев

о нем к настоящему времени есть множество публикаций, которые я здесь анализировать не буду. Важно лишь отметить, что между Роем и многими другими московскими диссидентами сразу возникли серьезные разногласия в объяснении этого события. А. Д. Сахаров уже 11 января заявил иностранным журналистам, что взрывы в метро и на улицах могли быть провокацией властей для усиления политических репрессий. Рой в письмах мне в Лондон, отправленных по конфиденциальным каналам в конце января, излагал другую версию:

«…Было три взрыва. Первый в метро на перегоне близ станции “Первомайская”. Там мужчина, по описаниям молодой, не старше 20 лет, чернявый с усиками, оставил сумку и выскочил перед закрытием дверей на предыдущей станции. Так что взрывное устройство было на 1–2 минуты. Второй взрыв, это был пакет, положенный в урну для мусора на людной улице 25 Октября. Третий взрыв – в вестибюле одного из учреждений в центре. Общее число жертв – убитых 14, раненых до 70. Выезжали на станцию “Первомайская” Брежнев и Андропов. Брежнев был очень разгневан, ругал КГБ, мол, деньги получаете огромные, а юбилейный год начинается со взрывов (не было взрывов в Москве с 1943 г.). Были составлены портреты-роботы подозреваемых, мужчины и женщины… Это на прошлой неделе. Видимо, на этой неделе следствие продвинулось вперед, поэтому и вызвали Сахарова за клевету. Экспертиза показала, что взрывные устройства и взрывчатка самые примитивные, можно изготовить в любой мастерской… Сначала два дня была всерьез версия о “сионистах”. Но Израиль предложил прислать лучших экспертов по терроризму… Усилен контроль на железных дорогах южного направления… какие-то следы ведут на Кавказ».

Независимо от этих терактов, КГБ явно получил с конца 1976 года более широкие полномочия, и Москву очищали от диссидентов и правозащитников, но в основном путем принуждения к эмиграции. В феврале 1977-го арестовали членов Московской Хельсинкской группы Юрия Орлова и Александра Гинзбурга. Еще в 1976 году Госбанк СССР отменил практику подарочных переводов из западных стран, которые выдавались получателям в виде сертификатных рублей, принимаемых в валютных магазинах «Березка». Теперь переводы из-за рубежа выдавали только в рублях по официальному курсу, который снижал покупательную способность валют в несколько раз. Это создало множество проблем для тысяч человек, главным образом для тех, кто подал заявление на эмиграцию, а также для некоторых организаций, которые получали финансовую поддержку от родных, друзей или различных фондов. Советским дипломатам и другим работникам советских загранучреждений валюту обменивали на особые чеки, заменившие сертификатные рубли. «Березка» обслуживала теперь лишь иностранцев, туристов, приглашенных, работников посольств, загранработников и корреспондентов. Попытки провозить в СССР непосредственно валюту для неофициального обмена на рубли привели в 1977 году к нескольким достаточно громким судебным процессам, в которых вместо политических обвинений предъявлялись обвинения в незаконных валютных операциях. Эти ограничительные меры лишили и меня возможности оказывать прямую финансовую помощь Рою из его же собственных гонораров, а также нашему Саше и другим родным и друзьям. Мы старались решить проблему с помощью посылок с книгами, вещами, канцтоварами и лекарствами. Но в январе 1977 года стало ясно, что Рите надо опять ехать на родину. У нее и Димы основными проездными документами оставались советские паспорта, но с особой, заграничной регистрацией. Они годились для поездок и получения визы в любую страну, кроме СССР, то есть той страны, которая их выдавала. Для поездки в Советский Союз Рите следовало получить через ОВИР МВД приглашение от родственников, которые могли гарантировать ей внутреннюю прописку. На этот раз такое приглашение оформила Галя, жена Роя. Она не меняла фамилию при регистрации брака, оставаясь Гайдиной. В Институте эндокринологии АМН СССР, где она работала, многие не знали, что она была женой Роя Медведева. Однако и ей вскоре пришлось узнать, что практикуемая в СССР система заложничества в отношении близких родственников, а иногда и близких друзей политических диссидентов лишала ее многих возможностей, даже в научной работе. Вокруг известных критиков советской политической системы КГБ устанавливал особый карантин, обеспечивая его агентурной слежкой, подслушиванием телефонных и квартирных разговоров и перлюстрацией не только международной, но и внутренней корреспонденции, часть которой перехватывалась и, не доходя до адресата, изучалась в других местах.

В этих условиях все организованные оппозиционные группы, находившиеся в Москве, – Хельсинкская, «Хроника», «Эмнести», Комитет по правам и фонды помощи, ведущие обширную открытую переписку, отчетность, имеющие картотеки, иногда с финансовой документацией, неизбежно оказывались в роли источников информации для КГБ о настроениях в провинции. В 1977 году несколько таких картотек с множеством адресов, в частности Фонда помощи политзаключенным, конфисковывались оперативниками КГБ. В результате были арестованы, например, несколько активистов самиздатного журнала «Евреи в СССР», английская версия которого выходила и в Лондоне.

Вторая поездка Риты на родину

Вылет в Москву рейсом «British Airway» был намечен на 22 апреля, возвращение в Лондон – на 10 июня. На московской таможне, естественно, тщательно обыскали весь багаж и личные вещи Риты, пересчитали ввозимую иностранную валюту, указанную в декларации. Любые новые вещи – подарки для сына и родственников – не облагались пошлиной только в одном экземпляре, за второй уже полагалось платить. Но мы эти правила знали, поэтому пошлину платить не пришлось. Риск возможных провокаций был велик, но с нашей осторожностью реализовать их было трудно. По всем параметрам, которые где-то, наверное, суммировались и обобщались, визит Риты был абсолютно семейным, не имевшим политических целей. Ее письма из Москвы или из Калинина шли обычной почтой через почтовые ящики. Первая открытка из Калинина датировалась 24 апреля, письмо из Москвы – 27 апреля:

«Были вчера с Сашей на Таганке. До чего же они молодцы! “Мастер и Маргарита” – это что-то необычайное. Четыре часа идет спектакль, оч. динамичный, оч. умный… Смотрела и все время думала о тебе и о Димочке, представляя, как бы вы радовались этому чуду…»

В Обнинске Рита навестила Тимофеева-Ресовского, привезла ему в подарок, как и в 1975-м, шоколад. Он был очень рад ее неожиданному визиту. К нему по-прежнему можно было приходить без предупреждения. Он сам открывал дверь и старых друзей узнавал по голосу и общим очертаниям. Николай Владимирович жил одиноко, но гости приходили к нему почти каждый день. Его сын, доцент университета, живший и работавший в Свердловске, часто приезжал и нанял отцу домработницу. От Тимофеева-Ресовского поступила ко мне особая просьба – прислать из Англии новый бестселлер «Life after Life» («Жизнь после жизни»), сенсацию, которую я не заметил. Я, узнав об этом по телефону, сразу пошел в книжный магазин, купил три экземпляра, один отправил экспресс-почтой в Обнинск, другой Рою,