Никогда не говори, что умрешь - Джон Ричардсон

Выходя из кабинета после первой процедуры, я увидел в приёмной какого-то хилого человека.

Кит Мун[14].

Он очень приветливо обратился ко мне — похоже, что он знал меня. Возможно от того, что в то время мы были, чуть ли ни в каждой газете и телепередаче, а может он был превосходным пустомелей, тем не менее он обратился ко мне:

— Привет, дружище, — и протянул свою повреждённую руку.

— Что случилось, Кит? — спросил я, глядя на огромный порез на его запястье.

— А, это что ли? Вчера на вечеринке кто-то подбросил вверх нож, а я попытался его словить.

— Понятно.

Он мило расспрашивал меня о группе, колене и о многом другом. Вряд ли он помнит, как несколько лет назад в одном клубе в богатом районе, послушав нашу игру, любезно купил всему ансамблю выпивку. Мы были очень тронуты такой добротой.

А в другой раз, он приехал немного раньше, когда мы ещё выгружали оборудование. Он установил в своей Бентли громкоговоритель, а микрофон подключил внутри, возле руля. И пока люди, торопясь, пересекали маленькую оживлённую улицу мимо клуба, он орал в микрофон: «Прочь с дороги, чёртовы идиоты!» или что-то в этом роде. Пешеходы в ужасе шарахались от говорящего автомобиля, но так смешно было наблюдать, как он использует свои штучки. Он был замечательным, как и все мы в своём роде, но пал жертвой чрезмерности, как и многие из нас.

Антидепрессанты, успокоительные, кокаин, героин, ЛСД и мой яд — выпивка, — стали лучшими друзьями музыкантов. Мы и понятия не имели, что, принимая их, приглашаем наших бестелесных друзей присоединиться к нашей вечеринке.

* * *

Мы — сборище забавных парней, разве не так? Но не можем же мы ждать до бесконечности возможности вырваться из круговорота борьбы за существование и лишений, и сразу ощутить объятия успеха, побед, обожания и известности.

Но когда мы начинаем жить спокойной и размеренной жизнью, сразу хочется писать песни вроде I miss the hungry years, Yesterday и т. д., как будто есть в этом что-то мистическое, необыкновенное, навевающее тоску по сентиментальной любви. Для меня же ничего такого замечательного или мистического в то время не было. Напротив, оно было сложным и сомнительным. Оглядываясь назад, находясь на безопасном расстоянии, я вспоминаю, как работал на одном медно-стальном заводе в Брауне. Там были мостовые краны, движущиеся по верхним рельсам. Каждый раз я говорил себе, нужно кончать с этой грязной работой по укладыванию массивных тяжеленных скользких труб, что потом поднимались подъёмными кранами и грузились на ожидавшие грузовики. Однажды, холодным утром я подумал, почему бы мне не добиться уважения у моих коллег. Нужно сделать так, чтобы меня, наконец, заметило начальство, и тогда я получу место крановщика. Там, вдали от всеобщего обозрения я смогу практиковать вращение барабанными палочками, изучать музыкальные азы и учиться читать ноты. Возможно, таким способом я смогу оказаться в финансовом раю, к которому, в чём я ни капельки не сомневался, принадлежу.

Зимой открытый завод, буквально вымораживался. Те, кто непосредственно занимался погрузкой холодных скользких металлических труб, мучились ужасно. Вот я и решил взяться за решение этого вопроса, чтобы заработать славу в глазах товарищей, а заодно и работу крановщика. От имени коллег я смело обратился к управляющему, господину Бину[15]и пожаловался от имени ребят, что нам очень холодно. С сугубо деловым йоркширским акцентом он невозмутимо ответил: «Многие годы я работаю здесь, и до настоящего момента пока никто не жаловался».

Тогда я воспользовался советом папы, который обладал характером профсоюзного деятеля. Я решил тайно создать свой профсоюз. Получив подпись 40 рабочих, я гордо отправился к господину Бину доложить ему, что мы теперь — профсоюз, и у нас есть права. Мы не присоединились к авторитетному профсоюзу, но те 40 подписей, которые мне удалось собрать, имели значительный вес.

Совершенно обескураженный моими догадками, что он ничего не предпринимает для блага своих подчинённых, господин Бин спросил с неохотой: «Так чего тебе надо?» Еле скрывая свою радость, я смело ответил, что мы хотим, чтобы в цеху поставили жаровни, и я сам буду следить, чтобы их вовремя заполняли топливом и жгли до самого конца зимы. С трудом справляясь с замешательством, причиной которому стал 18-летний выскочка, с издёвкой в голосе он спросил: «Да? А может ещё чего-нибудь?»

На что с явным волнением в голосе я ответил: «Коль вы интересуетесь, да, сэр. После окончания зимы я хотел бы получить работу крановщика, если, конечно, это возможно. Не сомневайтесь, я буду хорошим работником, и у меня практически не останется времени на выслушивание бесконечных жалоб и предложений по усовершенствованию профсоюзной деятельности...»

Он не сказал ни слова, но улыбка скользнула по его непроницаемому лицу. Той же зимой у нас появились жаровни, а весной я получил вожделенное место крановщика. Наступила райская жизнь.

* * *

Зима 1964 г. «Битлз» прочно обосновались на мировой сцене. Я мечтал присоединиться к ним с группой музыкантов из Ливерпуля, их цитадели. Это были эксцентричные парни из группы с крутым названием Mad Hatters «Сумасшедшие шляпники» (Сумасшедший шляпник — персонаж из «Алисы в стране чудес»). Все выходные я проводил с ними, а с понедельника по пятницу работал у себя в Эссексе крановщиком. Mad Hatters — это сборище психов, вечно без денег, в надежде, что им удастся обольстить Госпожу Удачу. Их барабанщик покинул группу, отработав несколько суровых недель, за которые ему не только не заплатили, но и поесть не дали. В результате, он заявил, что это уж слишком, и в одно мрачное утро, пробудившись под зонтиком, установленным над так называемой постелью для защиты от капель, падающих с прохудившейся крыши, он угрюмо отправился домой, пешком. Так или иначе, они узнали обо мне и мигом Остин, Джой и Джон решили осуществить замену. Мы собирались конкурировать с «Битлз». В первые несколько недель работы не было, поэтому парням пришлось воровать еду из холодильников, расположенных в подвалах кафе Тины. В кромешной ночной тьме они крались вниз по лестнице, чтобы утащить кусочек стейка и поджарить его на свечах в своём пристанище. Они очень рисковали, поскольку Тина и её муж не проявляли милосердия. Заметив нарушителей спокойствия или пьяниц, они быстро вышвыривали их из своего кафе. Возвращаясь вечером с концерта в Ист-Энде, я лично видел, как ребята вытерали с лица кровь, а ещё вылетевшее из двери стекло.

Через несколько месяцев мы начали понемногу играть в пабах и действующих мужских клубах. Регулярно мы выступали в «Магните и росинке», расположенном внизу, прямо у Лондонских Доков. Одним вечером мой закадычный заводской приятель, Билли, приехал послушать нашу игру. Он стоял в толпе и наслаждался шоу, пока рядом не завязалась драка. Для «Магнита и росинки» потасовки не были привычным явлением. В таких ситуациях хозяин питейной, немного ненормальный, всегда просил нас продолжать выступление для усиления драматизма ситуации. Будучи «Сумасшедшими шляпниками», мы так и поступали. Но в тот вечер я не отрывал глаз от Билли. Он был уроженцем Уэст-Энда и не привык к грубым выходкам жителей Ист-Энда. Он наблюдал за движениями кулаков, ног, наполнением бутылок, но только до тех пор, пока его самого не втянули в драку и не опрокинули на пол. Он заметил ещё одного парня с нашего завода, Роберта, который тоже поспешил на помощь другу. Так и его затащили в драку.