Никогда не говори, что умрешь - Джон Ричардсон

Смотрю наверх, и понимаю, ТИНГ ТИНГА нет. Уволился! Ноги заработали, а руки отключились. Завис на секунду, нужно быстренько кое-что скорректировать... Продолжаю играть дальше, не обращая внимания на тот разрушительный эффект, портящий музыку, которую мне следовало держать, и на раздражённых танцоров, подходящих один за другим со своими жалобами и обвинениями.

К тому времени я погрузился туда, где забвение — слишком мягкое описание, где самоанализ, как таковой, полностью отсутствует, где каждый — совершенный придурок уверен, что все, кроме него, естественно, не принадлежат этому миру.

Это потом парни рассказали мне, как в отчаянии, стараясь контролировать руки-ноги, я отказался играть как нормальный барабанщик, и тогда каждая конечность начала играть тоже самое, но только по отдельности. Вначале я попробовал ТИНГ ТИНГА ТИНГ — всем разом, потом через такт или два я устал. Уже не так много апломба. Слишком мягко сказано. На самом деле это был полный провал.

И тогда, утверждаю это с полным основанием, хотя это уж было слишком, я вернулся к одному мощному удару на такт. Они рассказывали, какой у меня был после этого довольный вид, и как я ухмылялся миру, лежащему у моих ног.

Можно ли ещё что-нибудь добавить? Понятно, чем всё это закончилось. Мораль истории такова: следите за тем, что вы надеваете на сцену, или, как я, будьте готовы к практике в суровых условиях.

Удивительно, что парни простили меня. А может быть им просто хотелось сорвать куш. Франк, наш басист, выступавший с оркестром Цирила Степлтона, предложил мне даже поработать в своей маленькой группе, которая на уикендах играла в Гостинице «Пиккадилли» в Манчестере. И всё-таки, не так-то и плохо мне жилось...

Цирилу нравилось, как я играю. Так он мне сказал после шоу. Ансамбль выступал прямо на моей улице. С нотами тоже всё было в порядке, и я неплохо разбирался с материалом. Я стал чувствовать себя немного уверенней. Через несколько недель Цирил снова пригласил меня в свой ансамбль. Я принял его предложение после заверений, что ансамбль будет небольшим. Я знал, что он управляет оркестром из 50 музыкантов, куда я совершенно не вписывался. Он попросил меня подождать автобус, который подъедет прямо к пабу.

Автобус остановился. Я влез и остолбенел от количества музыкантов, утрамбованных в каждое сидение 50-местного автобуса.

— Выбора нет, Джоуз! Цирил? Где Цирил?

— Он встретит нас на месте, — прощебетал дружелюбный музыкант, превративший свой портфель в передвижной бар и, по ходу дела, продававший спиртное за 20 пенсов.

— Не желаете сделать глоток?

Нет, я желал только чуда.

Я покорно упал в единственное свободное в автобусе место, и на протяжении всего часа пути кипел от злости. Окаменев от гнева, я повсюду искал дражайшего Цирила. Я был готов задушить его, но ему чудом удавалось избегать встречи со мной до тех пор, пока все 50 человек, не оказались на сцене, чтобы полтора часа играть то, чего я не знал, не любил и не мог. О, Дэйв Катц, расскажите всем, как бестолково я занимаю заранее заказанное для меня место. Отправьте меня в «Камеруне»! О, Джок, заставь меня снова очищать лодки голыми ободранными в кровь руками, пока все моллюски, прилипшие ко дну лодок и кораблей «Сан Таге», не взмолятся о пощаде. Пусть папа снова заставит меня ходить в коротких штанах, пока мне не стукнет шестьдесят. О, доктор Ходивала, где бы вы не находились, я всю ночь готов просидеть у вас в кресле, пока вы до смерти не заколите меня старыми анестетиками. Только, пожалуйста, не заставляйте меня идти на сцену вместе с этим раздутым до беспредела дерьмовым оркестром Цирила на самую что ни на есть публичную смерть.

Очевидно, никто из них так и не услышал моих молитв, и Джонни Ричардсон, бычок на заклание, изрыгая бесчисленные ругательства, шёл в направлении господина Цирила, на собственную смерть, на «скотобойню» Степлтона, на бесконечно долгий, смертельно долгий концерт, уже потопленный в океане позора.

Кое-что хорошее там всё-таки произошло. Перед концертом я встретил отца Пита Таунсенда[13], Клиффа. Я удостоился чести встретить человека, на которого хотел произвести хорошее впечатление, задать вопросы о его известном сыне прежде, чем тот увидит, как ужасно я буду играть в тот незабываемый вечер. Я уже предугадывал, что ни он, ни другие музыканты не будут уже такими приветливыми после концерта. Кто осмелится сказать, что я не медиум? Один музыкант подошёл ко мне и, мягко улыбаясь, спросил, всё ли со мной в порядке, на что я ответил: «Если честно, никогда в жизни я не играл так ужасно». В ответ он сказал: «А я уверен, что играли», — и пошёл восвояси, бормоча: «Не сдавайся мой мальчик, никогда не сдавайся...»

Я думал, что, наверное, этот пёс никогда не заживёт по-человечески. Время шло, а всё продолжало рушиться. Я упустил такой шанс! Лучше не становилось, скорее наоборот — всё хуже и хуже.

Но мне не хочется больше говорить об этом. Я хочу прыгнуть вперёд, в счастливое время, в тот сладкий 1974 год...

* * *

Когда «Рубеттс» добрались до первого места в хит-парадах, я отправился на Хэрли Стрит, подлечить колено. Перед взлётом «Рубеттс», я участвовал в гастрольном шоу Барри Блу, которое открывало арену Болтона для 2 000 орущих детей. В результате гостеприимный бар принял несколько большее, чем предполагалось, количество посетителей. Но развязка была впереди. Когда мы уже почти подъехали к гостинице, я выскочил из автобуса прямо на ходу. Я подумал, что смогу прыгнуть на травянистую обочину дороги, но Джефф Дэйли, «Саквояж», (это прозвище он получил от того, что никогда не помогал выгружать чемоданы из опустевшего автобуса) прыгнул мне прямо на спину, когда я уже летел на скорости 20 миль в час, и хрящ в моём правом колене естественно выскочил.

Мне удалось как-то продолжать тур с одним левым коленом. Невероятным образом, прихрамывая, я перетаскивал свои барабаны с сессии на сессию, заказанные в Лондоне. Как только в успешном графике «Рубеттс» появилась пауза, я воспользовался этой возможностью и поспешил к физиотерапевту, госпоже Роберст на Хэрли Стрит, которая была замужем за известным доктором, в своё время оказавшим «Битлз» «дополнительное содействие» в приобретении некоторых снадобий, и та песня Dr. Roberts из White Album посвящается именно ему.