Никогда не говори, что умрешь - Джон Ричардсон

Возможно, мне следовало бы назвать предисловие «Моя история». Однако, сказать по правде, знаменитым Рубеттом я был всего лишь 15 минут. Многие музыканты играли и пели лучше меня, продавали больше записей и выглядели лучше. И всё-таки в своей такой скоротечной жизни «Рубеттс»[1]продали миллионы своих записей. Достигнув практически всего, чего можно пожелать, я решил отправиться в совсем иное путешествие — путешествие в свой внутренний мир. Именно тогда я испытал абсолютно непостижимые ощущения, находящиеся далеко за пределами самых дерзких моих мечтаний.

«Из грязи в князи, и снова в грязи» — весьма обычно для большинства жертв музыкальной индустрии, так как музыка может хитростью втянуть вас в себя и отшвырнуть прочь безо всякого на то раскаяния. Потому я никогда не принимал такие повороты судьбы слишком близко к сердцу.

На самом деле, я благодарен судьбе за то, что она проделывала со мной, за то, что сейчас я нахожусь в этом промежуточном беспорядке, вызванном ее мощными вдохами и выдохами, где я и обрёл то невероятное богатство, о котором не мог даже и помышлять.

Заранее прошу прощения за некоторые сквернословия. Вряд ли без них мне удалось бы достоверно описать события в их истинном свете.

Сирены. Большой чёрный Роллс-Ройс и лимузин Даймлер, поспешно паркуются у обочины главной магистрали Франции к западу от Парижа. Семеро длинноволосых парней вынуждены выйти из автомобилей. «Руки за голову!» — приказывают полицейские. В полном недоумении от происходящего, покрывшись испариной, побледневшие, мы стоим и дрожим на небольшом травянистом возвышении в стороне от дороги. Нас окружил рой угрюмых полицейских с автоматами. Французский дождь добавил впечатлений, окончательно добив этих английских нахалов.

За Роллс-Ройсом припарковались две «труповозки» — таким неприятным словом я в те времена называл полицейские машины — со «свиньями» внутри. Чувствую тяжёлый завистливый взгляд, сверлящий спину. «Эй, какого чёрта тут у вас происходит!», и моя спина почувствовала холодный ствол автомата. Судя по всему, для этого жандарма я — пустое место. Очевидно он был сторонником разлада англо-французских отношений. Рядом со мной Алан Уильямс, наш солист, известный своим высоким голосом и кое-чем ещё. Алан немного говорит по-французски и может сделать так, чтобы его услышали. Это была незабываемая история, но об этом немного позже. А тем временем Тони, единственного недоучку среди нас, уже поволокли куда-то.

«Вы что, не знаете, кто мы такие! Мать вашу...» — орал Алан на своём лучшем французском лишь для того, чтобы наши галльские мучители окончательно его проигнорировали. Они продолжали пинать, толкать и всячески подтрунивать над нами. Они совершенно не обращали никакого внимания на наши вопли. Мы начали переговариваться друг с другом, и каждый Рубетт отреагировал на происходящее присущим только ему одному оригинальным способом. Убедившись сперва, что ни один из полицейских, ни слова не понимает по-английски, Мик, бас-гитарист и самый беспристрастный среди нас комик, обратился ко мне, «командиру отряда»: «Дружище, не мог бы ты сделать одолжение и написать Дороти, что я пал смертью храбрых?» Так как меня считали наиболее искушённым в духовных вопросах, тоном английского лётчика Второй мировой войны, я ответил: «Господь тебя благословит, герой! Жаль, что меня не будет рядом... Так просто мы им не сдадимся. Фашисты чертовы».

Рой, наш 24-летний, невозмутимый, вечно курящий менеджер попросил разрешения выкурить последнюю сигарету и сунул одну себе в рот, откуда она так и свисала, неприкуренная. И всю эту картину своим воплем «Да пошли вы, свиньи фашистские!» вконец испортил наш клавишник Пит, напрочь лишённый чувства юмора.

Ответа так и не последовало. А вот возня, вспышки фар, количество бранных высказываний и пинков значительно увеличились. Французский дождь также не проявлял никакого милосердия.

Что же всё-таки происходит, в конце концов?!

И тут, Алану удалось немного разрядить обстановку. Он собрал несколько незатейливых и понятных каждому слов — Sugar Baby Love[2]? — спросил он с надеждой. Один полицейский отреагировал, приподняв бровь, и я почувствовал прорыв в наших непростых отношениях. Я пробормотал: Tonight[3]. И снова некоторое подобие признания. Кто сказал, что музыка — не международный язык?

Постепенно они начали понимать, что мы пытаемся им сказать, или, возможно, они окончательно устали от надоедливо и безжалостно моросящего пронизывающего их дождя. Выражения галльских лиц смягчились. Осознание случившегося проявилось в глазах. Они арестовали самую известную во французской музыкальной истории, включающей «Битлз» и «Роллинг Стоунз», группу из Великобритании (если вы, конечно, верите тому, что читаете). Наконец, они поняли: даже если бы мы и были куском пушечного мяса, стрельба по нам не является правильным решением. А тем временем мы уже смаковали возможность тёплого глотка дружеского взаимопонимания. Вполне возможно, что не каждый день этим жандармам удавалось брать идолов глэм-рока «Рубеттс». Конечно, это вовсе не означает, что мы не виновны в том, в чём нас обвиняют. И всё же, ведь что-то заставило их срочно покинуть свой наблюдательный пункт и преследовать Роллс-Ройс и Даймлер.