Никогда не говори, что умрешь - Джон Ричардсон

Они смеялись, как затмившись собственной неотразимостью, я быстро продефилировал в сторону уже упомянутой мной Ирен Френч, ускоряя темп энергичных движений. Через несколько секунд я начал замечать, что Ирен отдалилась от меня на безопасное расстояние. А спустя ещё несколько секунд, к ней присоединились остальные девушки. В изумлении застыв, они даже перестали танцевать.

Вот это да, — подумал я. — Какой же я счастливчик, пою практически также как Хэнк Мэрвин. Просто райское наслаждение!

Все хохотали, застыв в изумлении.

Сегодня я — жизнь и душа вечеринки!

Никто не танцует, с недоверием наблюдая победу моей портновской элегантности и сногсшибательных танцевальных движений. Вдохновившись ещё больше, я изобретаю другой стиль танца, когда внезапно чувствую жгучую боль в шее, вынудившую меня прекратить своё шоу. Один из местных хулиганов швырнул в меня окурок, который залетел прямо за ворот. Почувствовав жжение, я остановился, наконец, осознав, что они все просто потешаются надо мной. Я — тупица, идиот! Намного хуже сигаретного ожога — презрение в глазах сверстников. Возможно, именно тем вечером ко мне вернулся запоздалый должок за прыжок Ирен.

Как и Ирен навсегда покинула олимпийские соревнования, так и я исчез оттуда в надежде, что мой позор будет вскоре позабыт.

Как-то раз я подслушал беседу Джонни Коппина и Эдварда Дэннета, местных претендентов на всемирную известность. Они говорили об одежде, украденной Эдди у Гарри Фентонса в Эйвели, кстати из того магазина, где отказались брать мои чеки. После кражи полиция преследовала его аж до посадок, где он и бросил свою добычу — пару остроносых туфель 10-го размера и твидовые брюки.

Меня очень заинтриговал маршрут Эдди, по которому тот скрывался в поисках спасения. Вооружившись бесценным знанием, я отправился туда. И, какое счастье! Я нашёл пару насквозь вымокших брюк, брошенных совсем рядом, прямо на куст ежевики, грязные туфли огромного размера также валялись неподалёку. Несмотря на жалкий вид моей находки, я торопливо, подобно драгоценным сокровищам, отнёс вещи домой.

Не так много времени прошло, когда вещи постирали и высушили. Туфли, которые были велики мне на три размера, я надел с великой гордостью. Брюки тоже были немного широковаты и, чтобы стать неотразимым, я попросил маму их ушить. Алфи Биску рассказал мне, как с помощью слюны отрабатывать технику полирования на моих длинноносых туфлях, и через пару недель я мог лицезреть в них собственное отражение, которое, к тому же, делало мой нос более изящным.

Я так гордился, что ходил в таком прикиде, где только мог, кроме дома, конечно. Год спустя, когда я вернулся с недельных каникул в Бэдфорд, мой папа чуть не убил меня за внешний вид. Тут-то он и объявил, что наши соседи, семья Николас, любезно согласились взять меня на подработку.

Кстати, Бэдфорд был тем городком, где производили обувь превосходного качества, лучшую в стране. Там всё время усовершенствовали производство обуви. А мне как раз посчастливилось заполучить работу на соседней ферме. Мои наниматели приходили в полное недоумение от моего каждодневного исчезновения после завтрака и позднего возвращения в грязной одежде с пятью блестящими шиллингами.

В семье Николасов всё было просто замечательно. Мать и отец имели замечательную работу. Терри и Дэвид, их замечательные сыновья, получали пять шиллингов (да, пять шиллингов!) на карманные расходы в неделю. К тому же, на них были полуоткрытые туфли, в которых можно было бы показаться на люди с гордо поднятой головой. Работать они мне не мешали и были настолько любезны, что в последний день моего пребывания вывезли меня из тихой деревушки в торговый центр, где купили мне самые красивые туфли, которые могли стать предметом зависти в Окендоне, и даже в Эвели (ещё одна деревня) и Грейе (городок поблизости).

Вернувшись, домой, я с гордостью продемонстрировал папе свои прекрасные туфли. Но к моему величайшему ужасу, он схватил их и вышвырнул прямо за дверь с воплем: «Не вздумай даже показываться мне на глаза в таком виде!»

Поверить невозможно! Если он мог отречься от меня из-за этих туфлей, то могу себе представить, что бы он сделал со мной за пару узконосых туфель, к тому же ещё и украденных? Папа, несмотря, на свои промахи, был очень честным человеком. В то время кое-кто предложил ему работу, где он мог бы прилично зарабатывать, но нелегально. И, слава Богу, что он не сделал этого (хотя тогда ещё я так не поступал) и не принял это предложение. Он был очень принципиален.

Так как, в отличие от папы, меня сильно беспокоила моя внешность, я готов был душу продать за наряды, потому и припрятал у своего друга сомнительным путём приобретённые вещи. Он жил вниз по улице. Каждое утро я уходил в своей обычной одежде и как только попадал в поле зрение Алфи, одежда быстро менялась, и я преображался. По возвращению домой из школы, я снова надевал свои короткие штаны и скромные ботинки. Никто ни о чём не догадывался.

По словам Алфи туфли, были такими остроносыми, что по их образу и подобию можно было идти и выбирать нос. На что я отвечал, что если бы такое было возможно, то я выбрал бы себе что-нибудь получше. Брюки были такими облегающими, что нужен был пуд жира, чтобы их надеть. Ради того, чтобы влезть в них, я и тратил этот пуд. Я отказывался снимать их даже во время школьных соревнований. Каждый раз упрямо и гордо я был в них на очередном провальном забеге.

Но у девушек я успеха не имел. У меня и ещё нескольких друзей никогда не было наличности на развлечения в местных забегаловках, где дразняще веселились те прекрасные девы.

* * *

Ухаживания, средняя современная школа в Эвели, танцы по пятницам. Надо было платить уже шесть фунтов. Как сейчас помню, сумма эта значительно превышала содержимое наших карманов. И я решился на смелое предприятие — пробраться в танцевальный зал через окно, расположенное в шести футах от земли. Оно было занавешено, но через него всё равно можно было прекрасно видеть, что происходит внутри танцевального зала.

За несколько часов до танцев я тщательно разглаживал складки на твидовых брюках так, чтобы они уподобились лезвию бритвы. Но как только я взобрался, окно открылось, и я быстро подогнул колено, чтобы как-то влезть, ...но тут раздался протяжный звук... зииииинг... ткань разорвалась прямо от моего колена до... К моменту приземления на пол за занавеской на мне был всего один туфель. Лучше бы мне вернуться в сад миссис Скотт. К тому же, создавалось впечатление, что моя левая нога была одета в занавеску.

Мне нужно было простоять за занавеской до конца танцев, а потом постараться слинять оттуда незамеченным. Но у Судьбы и у местных хулиганов были другие планы. В доли секунды, какой-то подросток с окровавленным носом, в сопровождении вопящих девчонок, накреняясь, приблизился к занавеске, трусливо отбиваясь от пинков и ударов драчунов. Мне показалось, что девчонки ищут прибежища в моём укрытии. Такова моя участь. Занавеску отбросили, а там — я, в одном ботинке и разорванных брюках, изо всех сил пытаюсь принять беспечный вид. Надо же что-то делать, и быстро. Я упал на пол, где сидел парень с разбитым носом, толкнул его, быстро наскочил на него и стал наносить ложные удары в его грудь. Всё происходило при тусклом освещении танцевального зала. Импровизируя, по ходу дела, я кричал: «В следующий раз тебе не удастся так быстро сбежать!» А потом подскочил и, отряхнувшись, начал изображать картину, что именно он повинен за мои порванные брюки. Для порядка я изверг ещё несколько проклятий, а потом быстро удалился за своим потерянным туфлем.