Гнилое яблочко - Т. Р. Бернс

И стреляю.

— Шикарно! — восклицает Айк.

Я опускаю лук и прищуриваюсь. Айк стоит возле гольфмобиля, нацепив на себя что-то вроде черного щита. Он поворачивается в профиль, и я вижу, что стрела присосалась ему к груди, строго по центру.

— Только я успел запустить хлопушку, как ты мгновенно встал в стойку! Я знал, что это у тебя в крови!

Айк пускается бежать; на груди у него до сих пор трепещет стрела. Он машет мне рукой, чтобы я следовал за ним, и я заставляю ноги оторваться от земли. Когда мы добираемся до манекенов, он открывает рот, чтобы еще что-то добавить, а я открываю рот, чтобы извиниться.

Но нас обоих прерывает другой звук. Это тихий рокот, который очень быстро нарастает и становится оглушительным. Прежде чем я успеваю спросить, в чем дело, из леса выезжает двухместный мопед и резко тормозит рядом с гольфмобилем. Двое парней в штанах защитного цвета, рубашках в красную клетку и с красными сумками на поясе спрыгивают с мопеда и направляются к нам.

Айк поворачивается к ним спиной. Он отцепляет с груди стрелу и вручает мне, потом застегивает куртку поверх пластикового щита.

— Все круто, — шепчет он. — Попрактикуйся еще.

Как и тот совет насчет яблок, это задачка не из легких. Но я изо всех сил стараюсь сосредоточиться на манекенах, пока Айк приветственно машет парням.

— Доброе утро! — кричит он.

— Утро и правда славное, — весело соглашается один из парней, наконец поравнявшись с нами.

— Самое подходящее утро, чтобы похулиганить, — добавляет второй.

— Да ладно? — удивляется Айк. — Я говорил всего-навсего о погоде. Хулиганством тут и не пахнет.

— Неужели? — спрашивает первый парень.

— Конечно, — кивает Айк. — У нас с Симусом просто первое занятие. — Он понижает голос и добавляет: — Между нами говоря, ему еще учиться и учиться.

Уловив его интонацию, я прилаживаю стрелу и чуть наклоняю лук. Стрела с хлопком приземляется у меня под ногами.

— Да, это точно, — кивает второй парень.

— Крутая машинка, кстати, — замечает Айк. — Новая?

Это мгновенно отвлекает парней от моей персоны, и они вместе с Айком отходят к мопеду. Я тем временем продолжаю стрелять, стараясь не задевать манекены. К возвращению Айка вся земля усыпана классными пластиковыми стрелами.

— Как маленькие пастушьи собачки, — вздыхает он.

Я гляжу через плечо. Парни уже уехали на своем мопеде.

— Кто это такие?

— Добрые Самаритяне. Здешняя охрана.

— Чем они занимаются?

— Пресекают хулиганство и сообщают куда надо о плохом поведении. — Айк наклоняется и собирает стрелы. — Если им удается на чем-то сосредоточиться, они отлично справляются с работой. Но, как и щенков-пастухов, их очень легко отвлечь.

Я ничего не понимаю.

— Но от нас же ждут хулиганства! Разве не за этим мы здесь?

— Это чтобы мы не расслаблялись. — Айк распрямляется и протягивает мне пучок стрел. — Если уйдешь от Добрых Самаритян — сможешь уйти от родителей и других взрослых в настоящей жизни. Лишняя тренировка — и она дорогого стоит. Если тебя поймают, ты на определенный срок лишаешься права на хулиганство — и на то, чтобы получать штрафные очки и кредиты. Иным хулиганам уже не удается после этого оправиться.

— Что им здесь понадобилось? — спрашиваю я. Мишени тут своеобразные, но я стреляю из игрушечного оружия — на серьезное хулиганство это не тянет.

— Они приглядывают за тобой, — ухмыляется Айк. — Потому что вопреки тому, что я им сейчас сказал, надо признать: отличное начало, дружище.

Он говорит это так, будто это что-то хорошее. Как будто мне надо этому радоваться и даже гордиться этим.

Но когда я прилаживаю пластиковую стрелу, все, о чем я думаю, так это о том, что если бы наконечник у нее был из железа, а не из пластика, я бы сейчас во второй раз стал убийцей.

Мы тренируемся до самого заката. Айк так рад моим успехам, что награждает меня десятью штрафными очками и говорит, чтобы я себя чем-нибудь побаловал в Кладовой. Вместо этого я балую себя несколькими минутами одиночества в собственной комнате. Лимон все еще занимается со своим куратором, и я использую это время, чтобы позвонить по телефону.

— Горячая линия для горячих голов. Куда мне направить ваш вызов?

— Я хочу связаться с главным оператором, — говорю я. — Пожалуйста.

— Главный оператор на линии.

— Нет, не с главным оператором горячей линии, а… — Дверь открывается, и я умолкаю. Лимон заходит, швыряет на пол рюкзак и падает на кровать лицом вниз. Я не уверен, что он меня заметил, но на всякий случай прикрываю трубку рукой и шепчу: — Я сейчас, только выйду из комнаты.

— Какие-то проблемы, сынок?

В коридоре несколько старших хулиганов шумно соревнуются в искусстве плеваться жеваной бумагой. Не желая быть услышанным — или оплеванным, — я быстро выхожу во внутренний дворик.

— Я бы хотел позвонить родителям. Элиоту и Джуди Хинкль. — Я медленно диктую номер.

— Хорошая мысль. Их бы это наверняка растрогало.

Следует долгая пауза. Я жду сигнала и прокручиваю в уме то, что я скажу, когда папа или мама возьмут трубку.

— Что-нибудь еще?

— Мам?

— Ты лысый трехногий чихуахуа по имени Родолфо?

— Что? Нет.

— Тогда я тебе не мама.

Оператор. Она все еще на линии.

— Простите, — говорю я. — Я не знал, что вы еще не соединили.

— Все в порядке. А я и не соединю.

— Но в нашей комнате всего один телефон.

С одной кнопкой. Как же мне позвонить домой?

— Никак.

— Но Гудини сказал…

— И ты ему поверил? — хмыкает она. — Ты увидишь своих стариков всего через несколько недель, на Родительском дне. А теперь, уж прости, коммутатор сверкает огнями, как воскресная ярмарка. Спасибо, что позвонили на горячую линию для горячих голов!

Трубка замолкает.

Я собираюсь было вернуться в корпус, но меня останавливает какой-то звук. Это протяжный стон — вроде того, что слышен, когда ветер шумит в ветвях… вот только ни один листик не шевелится. Стон перерастает в вой, а потом — в плач. Кажется, он доносится с другого конца дворика. Здравый смысл подсказывает мне, что это не мое дело, но ноги сами несут меня через двор. Звук становится громче, и я ускоряю шаг.

Определить источник не составляет особого труда: это Картер Монтгомери. Он почти самый маленький в нашем классе — ниже только я. Картер сидит возле каменного фонтана в свете небольшого фонаря и плачет.