Сны инкуба - Лорел Гамильтон

Он повернул ко мне глаза, залитые вампирским светом,сверкающие, как битое бутылочное стекло на солнце, но выражение лица былотаким, какое я только у людей видела. У людей, зачарованных вампирами. Людей,которые не могут сказать «нет».

Густой голос Малькольма наполнил зал:

— Дети мои, остановите его, не дайте ему идти на еёзов! Она — шлюха Мастера Города. Она развратит нашего брата Эвери.

Должна заметить, что именно слово «шлюха» вывело меня изсебя. Я повернулась к Малькольму, не пытаясь скрыть злости:

— Это я их развращу? Бог мой, да ты же их уничтожил! Тыпохитил их жизнь смертных — и ради чего, Малькольм? Ради чего?

Это я уже орала, и в словах полыхал жар, как от кузнечногогорна. И все вампирчики, которых я все ещё держала на нитях своей силы,вскрикнули. Я сделала им больно — ненамеренно. И попыталась их успокоить, нобеда в том, что злиться-то я отлично умею, а вот успокаивать — не слишком. Затоумеет Жан-Клод. Только вот есть одна старая-старая проблема у него и его линиивампиров. Если единственный твой инструмент — молоток, то все проблемы у тебябудут гвоздями. Если же твои инструменты — только соблазн и террор, а тыпытаешься быть ласковым… в общем, сами понимаете.

Их пульс я ощущала на языке. Не один пульс, а сотни, какбудто мне в рот вдруг сгрузили самосвал конфеток. Конфеток сладких, твёрдых имедленно тающих на языке, но это не была просто вишня, или виноград, илифруктовый сироп. Как будто тысяча различных вкусов заполнили мне рот, иошеломили.

Я не могла выбрать один вкус, один пульс, чтобы отследитьего. В буквальном смысле не могла выбрать, потому что не могла отличить один отдругого. Меня душило богатство выбора. А пока я не смогу выбрать одну нить, несмогу проглотить ни одной. Я рухнула на колени, утопая в тысячах различныхзапахов чужих кож. Я чуяла их, этот чудесный запах кожи на шее сбоку, где слащевсего она пахнет, когда ты влюблён. Но у каждой шеи свой аромат — лосьон, духи,одеколон, мыло, пот. Как будто я подходила к каждому из ниходновременно, — наклонялась близко, как для поцелуя, и вдыхала.

Зебровски стоял рядом, уже достав пистолет, но направляя егокуда-то в потолок.

— Анита, в чем дело? Он на тебя напал?

Кто? подумала я. Кто это «он»? Слишком много этих «он». Когоимеет в виду Зебровски?

Я пыталась проглотить слюну, но все эти пульсы мешали мне.Откусила кусок — только подавиться.

Голос Жан-Клода у меня в голове:

— Ma petite, ты должна выбрать.

— Не могу, — сумела подумать я.

— Кого ты пришла искать? — спросил он.

Кого я пришла искать? Хороший вопрос. Кого? В том-то все идело — кого?

Зебровски схватил меня за руку — сильно.

— Анита! Ты мне здесь нужна! Что с тобой?

Я ему нужна. Смит и Маркони уже вытащили оружие. Им я тоженужна, потому что они этого не чуют. Я должна функционировать, думать,говорить, или события выйдут из-под контроля. Я сегодня федеральный маршал, идолжна это помнить. Что-то я должна помнить, что-то, что смыто всеми этимиароматами.

Эвери! Мне нужен Эвери. Я вспомнила имя — и вот, его пульс уменя на языке. Кожа его пахла одеколоном, дорогим, сладким и пушистым, какхорошие духи, только под ним — пот. Он сегодня не был в душе. И вслед за этоймыслью пришла другая: что он ещё не смыл сегодня, кроме пота? Стало так, чтоснова он оказался ко мне близко, будто моё лицо прямо у него над кожей. Моёдыхание ощущается на ней теплом и сдувает запах мне в нос, в рот. Я не простоощущала запахи его тела, я ощущала их на вкус. Едва заметный вкус, будто запахважнее, но запах и вкус совпадали, как никогда раньше. Как-то интимнее, что ли.Это была сила уже не Жан-Клода, но Ричарда, и я старалась отогнать мысль о нем,не открывать связи между нами сильнее, чем сейчас. Ричард в голове был мнесейчас совсем не нужен.

Жан-Клод дал мне знать без слов, а если со словами, тослишком быстро, чтобы их осознать, вроде как телепатической стенографией, чтоон закроет меня от Ричарда. Он не даст мне утонуть в дополнительных ощущениях.Но именно благодаря укреплённой связи с Ричардом я смогла обнюхать и ощутить навкус все тело Эвери и получить от этого удовольствие… нет, сделать это безотвращения. Волки, как и собаки, по-другому относятся к запахам, чем люди. Имнравится, когда мы пахнем живым. Эвери не вымылся после секса. Меня это невзволновало, скорее, вызвало любопытство, потому что, благодаря меткамЖан-Клода и моей собственной силе, я знала, что Эвери столь же чистоплотен,сколь аккуратно его жильё.

Зебровски сжал мне руку почти до боли.

— Анита, черт побери, мы же не можем в него стрелять!На ордере нет нашего имени, мы не истребители! Анита, очнись!

Я заморгала и увидела Эвери, стоящего по ту сторону от него.Маркони стоял, упираясь пистолетом ему в грудь. Эвери ничего угрожающего неделал, просто стоял и пытался пройти, сдвинув грудью пистолет. Он пыталсяподойти ко мне. Лицо у него не было пустым, как у зомби, на самом деле онулыбался, был вполне в себе. Просто я позвала его, и даже дуло пистолета противсердца не могло его остановить.

— Стой, — велела я.

Эвери перестал рваться вперёд и остановился, ожидая. Онсмотрел на меня так, как лишь лучший друг или любовник имеет право смотреть, номне было все равно. Я хотела вытащить у него рубашку из штанов и потереться обнего кожей. Да, это было сексуально, но это было и то чувство, что заставляетсобаку кататься по пахучей дряни. Просто это так хорошо пахнет, и я могу унестиэтот запах с собой и разобраться с ним на досуге. В этот момент я знала, чтособаки и волки коллекционируют запахи, как люди — камни или домашние растения —просто потому, что они их любят и считают очень красивыми. Запах можетрадовать, как любимый цвет, а над фактом, что пот и старые сексуальныевыделения «красивы» для той части моей личности, что принадлежит Ричарду,подумаем как-нибудь в другой раз. Сейчас я только старалась не слишком глубоков это влезать и не сделать физически то, что уже сделала метафизически.

— Все в порядке, Зебровски, — сказала я. Но голосмой звучал лениво, пересыщенный силой. Тут я ничего не могла поделать, но,когда он поднял меня на ноги, я смогла стоять. Ура мне. Шагнув вперёд, ясказала: — Все окей, Маркони, я велела ему ко мне подойти.

Маркони странно скривился:

— Вслух ты этого не делала.

— За что прошу прощения, — пожала плечами я.

Но смотрела я не на Маркони, а на Эвери. Смотрела, каксмотрят на любовника, но это все было завязано на пищу, на запахи и на понятиястоль чуждые человеку, что мне трудно было самой их прочувствовать. Я хотелапометить его запаховой меткой — он был мой. Хотелось завернуться в его запахи идумать о них, о том, что они значат. Как будто запахи — фотография местапреступления. Я их буду носить с собой и «пересматривать» снова и снова науровне чувств, стоящих в списке сразу после зрения, и то только потому после,что я слишком примат, чтобы доверять настолько своему носу.