Опасная профессия - Жорес Александрович Медведев

После возвращения в Москву супругам Крогерам присвоили звания Героев Советского Союза. Эта история вызвала множество комментариев в британской прессе. Многие считали, что вся операция была задумана и проведена КГБ в сотрудничестве с НТС именно для освобождения Крогеров.

Как оказался Брук на том приеме, я не знал. Было, однако, очевидно, что о моей встрече с ним кто-то сообщил в MI5. За мной в 1973 году уже наблюдали. Я, впрочем, тогда догадывался об этом и о личности осведомителя, основываясь на характере вопросов, которые задавал мне новый «друг».

Несколько вопросов сотрудников МI5 в комнате 055 было связано с моим выступлением в сенатской комиссии Фулбрайта. Мои собеседники были уверены в том, что это произошло по моей собственной инициативе и было каким-то образом связано с обсуждением Нобелевской премии мира. По характеру вопросов можно было понять, что их сведения получены от нью-йоркской группы «Хроника Пресс» и попали в MI5 как донос или рекомендация «обратить внимание». Информация о моем выступлении в сенате, которой располагали мои собеседники, была крайне неточной. Я объяснил все обстоятельства и предложил прислать копию текста.

Беседа (или допрос) велась по традиционной схеме. Среди множества банальных, нередко дружеских вопросов появлялся неожиданно специфический, который мог, как ожидалось, вызвать некоторое замешательство. Таким, по замыслу собеседников, был вопрос: «Каким образом вам стало известно о финансовых средствах профессора Сахарова на Западе?» Я сразу ответил, что Сахаров и его жена Боннэр перед моим отъездом в Лондон пригласили меня к себе домой и попросили выяснить наличие у Сахарова гонораров за изданные в Европе и в США работы. Им нужны были деньги для отправки детей Боннэр в американский частный университет. Я сделал все возможное, но суммы гонораров, которые издатели были готовы выплатить, не оправдывали надежд Боннэр. Могу показать при случае копии конфиденциальной переписки, в частности, с Гаррисоном Солсбери, редактором The New York Times, издателем первой книги Сахарова. Мой ответ собеседников удовлетворил. Но вопрос раскрыл их осведомителей, хотя они, может быть, этого не поняли. Этими осведомителями явно были Мария Васильевна Олсуфьева, переводчица с русского на итальянский, потомок древнего дворянского рода Олсуфьевых, жившая в Италии, и лорд Николас Бетелл (Nicolas Bethell), переводчик «Ракового корпуса» Солженицына. С Н. Бетеллом я был знаком. (Он стал лордом недавно, унаследовав титул от рано умершего дяди, не имевшего детей.) Летом 1974 года Бетелл и Олсуфьева обратились ко многим людям, в том числе и ко мне, для сбора денег на срочную поездку Елены Боннэр в Италию для операции глаукомы. Я отказался посылать чек в этот фонд, объяснив инициаторам, что в распоряжении Боннэр есть в США счет, созданный отчасти и с моей помощью, на который поступают гонорары от трех небольших книг Сахарова, изданных в США. Поездку в Италию и операцию этот счет вполне мог бы обеспечить. В обоих случаях я пометил свои письма «конфиденциально», но мои понятия о конфиденциальности явно устарели – лорд Бетелл передал копию моего письма Боннэр.

Моя беседа в министерстве обороны затягивалась и приобретала странный характер. Я решил взять инициативу в свои руки. «Мы взрослые люди, – объяснил я Бакстону. – Я полагал, что буду беседовать о проблемах, которые имеют какое-то отношение к безопасности Соединенного Королевства. А мы беседуем о личных отношениях между советскими диссидентами. Почему вас это так интересует? У вас нет опыта и знаний, чтобы понять и сделать выводы. Насколько я могу судить, многие темы для разговора, кроме Джералда Брука, пришли из США, а тема моего выступления в сенате, очевидно, от Авраама Шифрина, представителя НТС, который там был и, наверное, написал какой-то отчет о моих поездках в США. Почему британские спецслужбы могут заботить мои споры с Сахаровым или Нобелевская премия?..»

На прощание Бакстон дал мне номер телефона, по которому просил звонить, если возникнут какие-либо проблемы или вопросы. Я им не воспользовался.

(Однако через два года он пригласил меня снова в ту же комнату. На этот раз беседа продолжалась не семь часов, а два дня. Причиной беспокойства стали две моих статьи – о ядерной Кыштымской аварии на Урале, взрыве в 1957 году хранилища отходов от выделения плутония для атомных бомб. Британские и американские атомщики обвинили меня тогда в «научной фантазии» и «запугивании» людей с целью задержать развитие атомной энергетики в Великобритании и в США.)

Дома я записал некоторые подробности беседы и много дней обдумывал ее содержание. Интересным было то, что мои и Роя конфликты и споры с Солженицыным собеседников из британской контрразведки не интересовали. На него в идеологической борьбе между Востоком и Западом уже не возлагалось, по-видимому, никаких надежд. К западным демократиям Солженицын относился не менее критично, чем к коммунизму. В США были явно озабочены лишь судьбой одной правозащитной группы, которая считала американскую демократию образцом справедливого общества и создала – на американские гранты – свою издательскую базу в Нью-Йорке. Судьбу этой группы администрация США, наверное, уже включила в сферу своих национальных интересов. Это был вполне прагматичный шаг. Альтруизма в политике не могло существовать. Я не был готов работать в интересах США. Но Великобритания стала теперь и моей собственной страной, и ее судьба была для меня небезразлична.

Глава 29

Снова геронтология

Моя официальная тема исследований, теперь уже как штатного научного сотрудника отдела генетики, была сформулирована так: «Возрастные изменения и тканевая специфичность белков клеточного ядра».

Со мной с конца 1973 года оставалась работать лаборантка Лиля Гуща, австралийская девушка русского происхождения. Ее отец, до начала войны школьный учитель в Белоруссии, попал в оккупацию и в 1944 году был увезен в Германию. Он подлежал репатриации, но уже знал, что школьных учителей, работавших на оккупированной территории, по прибытии в СССР обвиняли в измене родине. Это и стало причиной его отъезда в Австралию.

Рита тоже оставалась в моей группе, но на добровольных началах, без зарплаты, хотя большую часть всей лабораторной биохимической работы выполняла именно она.

Комплекс препаративных процедур по выделению клеточных ядер и хроматиновых белков из небольших количеств тканей, с последующим их разделением электрофорезом или хроматографией и с измерениями радиоактивности образцов, продолжается несколько дней, требует большого внимания, знания многих приборов и химических соединений, умения работать с гомогенизаторами, суперцентрифугами, микроскопом и спектрофотометром. Необходимая для этого квалификация приобретается в течение пяти-шести лет и далеко не каждым. Биохимия – тоже искусство. За колониями наших лабораторных мышей и