Дорожи тем, что ценишь. Депеши о выживании и стойкости - Джон Берджер

гламурных удовольствий. С другой: камни, нехватка еды, вражда, жестокость из мести, болезни, принятие смерти и постоянная забота о том, как пережить еще одну ночь.

Смысл современного мира находится здесь, меж двух сторон Стены. Также Стена есть внутри каждого из нас. Какими бы ни были обстоятельства, мы можем выбирать, по какую сторону быть. Это не Стена между добром и злом. И то, и другое существует с обеих сторон. Выбор между самоуважением и саморазрушением.

На стороне сильных мира сего страх – они никогда не забывают о Стене – и напыщенные слова, которые больше ничего не значат. Эта немота с картин Бэкона.

В то же время существуют многочисленные, разрозненные, исчезающие языки, с помощью которых можно придать жизни смысл, даже если этот смысл трагичен.

Когда мои слова были пшеницей,

Я был землей.

Когда мои слова были гневом,

Я был бурей.

Когда мои слова были камнем,

Я был рекой.

Когда мои слова превратились в мед,

Мухи облепили мои губы[15].

Махмуд Дарвиш

Бэкон бесстрашно изображал немоту, и не был ли он в этом ближе к тем, кто по другую сторону Стены, для кого она еще одно препятствие, которое нужно преодолеть? Возможно, что так…

Десять депеш о стойкости перед лицом стен (октябрь 2004 года)

1

Ночью поднялся ветер и унес наши планы прочь.

(Китайская пословица)

2

У бедных нет крова. Есть только родной очаг, ибо они помнят матерей, дедушек или тетю, которая их воспитала. Дом – это крепость, а не история; он ограждает от внешнего мира. Дому нужны стены. Почти каждый бедняк мечтает о маленьком доме, как другие мечтают об отпуске. Они живут под открытым небом, где импровизируют, создавая не дома, а жилища. Эти места являются такими же главными действующими лицами, как и их обитатели; у этих мест своя жизнь, но они не дома. Бедняки живут с ветром, сыростью, летящей пылью, тишиной и невыносимым шумом (иногда и с тем, и с другим; да, такое возможно), с муравьями, животными, запахами, крысами, дымом, дождем, слухами, наступлением темноты и друг с другом. Между всем этим нет четких границ. Неразрывно связанные, вместе они составляют жизнь этого места.

«Начинались вечерние сумерки; небо, покрытое серой прохладной наволочью, уже смежалось тьмою; ветер, что весь день шевелил остья скошенных хлебов и голые кусты, омертвевшие на зиму, теперь сам улегся в тихих, низких местах земли…»[16]

Бедные не поддаются коллективной оценке. Их не только большинство на планете, они повсюду, и любое незначительное событие в мире касается их. Поэтому основная деятельность богатых сегодня – это возведение стен: бетонных стен, электронного наблюдения, ракетных заграждений, минных полей, пограничного контроля и непроглядных ширм новостного потока.

3

Жизнь бедных – это бедствия, прерываемые светлыми моментами. В каждой жизни есть просветы, и нет двух одинаковых. (Конформизм культивируется состоятельными людьми.) Светлые моменты приходят через нежность и любовь – утешение в том, что тебя признали, в тебе нуждаются и принимают тем, кем ты стал. Другие моменты озарены интуицией, что, несмотря ни на что, все люди служат какой-то цели.

«– Назар, скажи мне что-нибудь главное…

Айдым привернула фитиль в лампе, чтобы меньше тратилось керосина. Она понимала: раз есть что-нибудь главное в жизни, надо беречь всякое добро.

– Главного я не знаю, Айдым, – сказал Чагатаев. – Я не думал о нем, некогда было… Раз мы с тобою родились, то в нас тоже есть что-нибудь главное…

Айдым согласилась:

– Немножко только… а неглавного – много.

Айдым собрала ужинать: вынула чурек из мешка, натерла его бараньим салом и разломила пополам – Назару дала кусок побольше, себе взяла поменьше. Они молча прожевали пищу при слабом свете лампы. Тихо, неизвестно и темно было на Усть-Урте и в пустыне»[17].

4

Время от времени отчаяние входит в жизнь, состоящей из горя. Отчаяние – это эмоция, которая следует за предательством. Надежда вопреки себе рушится; отчаяние заполняет пространство в душе, которое было занято надеждой. Отчаяние не имеет ничего общего с нигилизмом.

Нигилизм в его современном понимании – это отказ верить во что-то, кроме погони за прибылью, рассматриваемой как конечная цель социальной деятельности. Нигилизм – это смирение перед утверждением, что цена есть всё. Это современная форма человеческой трусости. У бедняков она другая.

«Ему жалко стало своего тела и своих костей – их собрала ему некогда мать из бедности своей плоти, – не из любви и страсти, не из наслаждения, а из самой повседневной необходимости»[18].

Несколько пояснений по поводу этих цитат. Они взяты у великого русского писателя Андрея Платонова (1899–1951). Платонов писал о бедности во времена Гражданской войны и насильственной коллективизации в начале 1930-х годов. Эту бедность от предшествовавших отличало присутствие осколков надежды. Она упала на землю в изнеможении, поднялась на ноги, пошатнулась, зашагала дальше среди прочих осколков обещаний и разбитых слов. Платонов часто употреблял термин «душевный бедняк», происходящий из «бедных душ». Он писал о тех, у кого было отнято всё и пустота внутри которых была огромной. Остались лишь души, то есть способность чувствовать и страдать. Однако его рассказы не увеличивают прожитое горе, они спасают. «Из нашего уродства вырастает душа мира», – писал он в начале 1920-х годов.

Сегодняшний мир страдает от другой формы бедности. Нет необходимости приводить цифры; они широко известны, и повторение их лишь возведет очередную стену статистики. Более половины населения земного шара живет менее чем на два доллара в день. Малые культуры с их утешениями – физическими и духовными – от жизненных невзгод систематически подвергаются нападкам или уничтожаются. Новые технологии и средства коммуникации, экономика свободного рынка, изобилие, парламентская демократия – но когда доходит дело до бедных, никто не выполняет обещаний, кроме поставки дешевых товаров, которые бедные могут купить, если что-то украдут.

Платонов понимал бедность глубже, чем любой другой писатель.

5

Секрет рассказывания историй бедным состоит в убеждении их, что истории могут рассказываться где угодно, даже там, где лучше любых историй знают, что значит жизнь. Сильные мира сего не умеют рассказывать истории: хвастовство – противоположность историям, и любая история, какой бы скромной она ни была, должна быть бесстрашной. Сильные мира сего сегодня живут в страхе.

История выносит жизнь на окончательный суд, который располагается где-то далеко. Он может находиться в будущем, в прошлом или, например, где-то за холмом, где всё зависит от удачи (беднякам часто приходится ссылаться