Война Фрэнси - Фрэнси Эпштейн

Когда ей шепнули, что в случае беспорядка ответственность ляжет на капо и весь лагерь будет стоять, пока все не приведут себя в надлежащий вид, сцена перестала казаться ей забавной. Капо тринадцатого блока, что находился прямо через дорогу, в пылу усердия приводил своих подопечных в строевой порядок при помощи кулаков и пощечин еще до прибытия офицера.

Она узнала его — это был Рихард, ее приятель по Терезину. Что с ним произошло? Она знала, что он был довольно суров, в команде играл за нападающего и был не очень разборчив в словах и выражениях. Но сейчас Рихард уже не контролировал жестокость. Она спрашивала себя, как он теперь относится к ее хорошей знакомой из Терезина, в которую когда-то был влюблен.

Appell закончился, и настало время пайка. Суп и небольшой кусок хлеба, чтобы продержаться следующие сутки. Кто-то сразу съедал его целиком, а кто-то аккуратно делил на три части и прятал остаток в небольшой сверток под соломенным матрасом. Темнело быстро. Свет погасили. День подошел к концу.

А-4116 лежала на койке с широко открытыми глазами и, несмотря на то, что не спала уже почти трое суток, заснуть она не могла. Образы сменяли друг друга как в каком-то безумном фильме. Дымоходы, люди в обносках, глаза Китти, дымоходы, вежливая улыбка Гонзы, дымоходы, Рихард бьет какого-то старика и кричит на него, колючая проволока, немецкие овчарки, дымоходы, Нина, лицо мамы, папа — где они теперь? — пока все это не превратилось в раскручивающийся перед ней пылающий огненный шар. Казалось, будто издалека до нее доносится мамин голос: «Ты должна выжить».

— Я выживу, — вслух сказала она. — Я выживу.

Как и следовало ожидать, А-4116 отправили на работу в швейный цех. Судя по униформе, которую присылали в починку, война для немцев шла не лучшим образом. В Терезине были лишь оторванные пуговицы и подкладки, а в Биркенау — зияющие дыры, которые требовалось залатать, и темные пятна, которые могли быть только следами крови. И все же униформу чинили для дальнейшего использования.

Эта работа отвлекала А-4116 от пустого желудка. По вечерам она порой выходила на прогулку вместе с Китти, чтобы в детском блоке, в котором жила Гиза, повидаться с Гонзой. Дети обожали его, вероятно, инстинктивно чувствуя присущую ему доброту. Мать Гонзы души в нем не чаяла, и это было взаимно, ведь отец Гонзы умер, когда он был еще совсем маленьким. Здесь, как и в Терезине, они всегда ходили рука об руку, и, несмотря на то, что Гонза был одним из самых красивых и завидных холостяков в лагере, ни одна девушка не смела приблизиться к нему. На самом деле он приехал в Освенцим добровольно, вслед за матерью. Он был одним из немногих, у кого лагерь не отнял душу.

А-4116 спросила его:

— Почему в ночь приезда ты не рассказал мне о дымоходах?

— И что бы это изменило? Было ясно, что вскоре ты и сама все узнаешь. Кроме того, я уверен, что мы выживем. Бог знает почему, у меня нет рационального объяснения, но я верю, что в этот раз все будет по-другому. Возможно, будет восстание. Может, мы спалим это место, но я уверяю тебя, что никто больше покорно не пойдет в газовую камеру, распевая гимн, как это было в марте. Мы слишком молоды, чтобы сдаваться и умирать без боя, и до этого проклятого срока мы что-нибудь придумаем. Просто помалкивай и будь начеку. Вокруг полно шпионов. Не доверяй никому, даже тем, кого давно знаешь. Здесь люди меняются.

Задумавшись, А-4116 вышла на солнечный свет и направилась к блоку Китти.

— Ты только посмотри, кто идет. Nazdar!

Напротив А-4116 возникли, улыбаясь, двое молодых людей, с которыми она танцевала в Праге еще девочкой. Один из них когда-то работал продавцом в магазине ткани.

— Все так же хорошо одета, — сказал Вилли.

— Да и муж как раз в отъезде, — вставил Марко.

— Как вам наша милая деревушка?

— Спорим, если бы я был таким же умным, как ты, то ни за что не дал бы крипо обчистить меня. Что тебе удалось сохранить?

— Не так уж и много. Так, пару наручных часов, но я не собираюсь их продавать, если вы за этим.

— Если ты прячешь их под матрасом, то не долго им осталось там лежать, — сказал Марко, — рано или поздно они их найдут.

— Не беспокойтесь обо мне. Они хорошо спрятаны, и я жизнью клянусь, что уж ВАМ-то я точно не расскажу где. До встречи.

А-4116 продолжила путь в четвертый блок, где капо была Сильва, одна из пражских красавиц. Она всегда была страшно глупой и избалованной девчонкой, и теперь Сильвия относилась к своим обязанностям серьезно и управляла блоком, словно большим герцогством, а с заключенными обращалась как с верноподданными. Как ни странно, многие, казалось, подыгрывали ей.

Ее рыцарем и любовником был Хайни, капо из другой части Освенцима, который регулярно привозил в Биркенау продукты. Он был преступником, родом из Гамбурга и отбывал 99 лет за вооруженное нападение. Если забыть об этой стороне его личности, он был добрейшей души человек. Любимец эсэсовцев, он частенько бывал на их попойках. Обладая врожденным талантом дипломата, он вытягивал из них планы и намерения относительно Биркенау.

Хайни был одним из тех, кто рассказывал не только о лагерных делах, но и о событиях на фронте. К счастью, он дружил с некоторыми заключенными-мужчинами, потому что его известия в пересказе Сильвы часто искажались до неузнаваемости.

Китти предложила А-4116 поговорить с Сильвой о переезде в ее блок, но, пробыв там десять минут, она тактично отказалась, решив остаться в двенадцатом блоке с Ниной и старушками. Конечно, там ей будет довольно одиноко, но все лучше, чем стать еще одной фрейлиной при этом нелепом дворе.

Любопытным в Биркенау был и выбор капо. Ими становились молодые заключенные. Поговаривали, что эсэсовцы предпочитали иметь дело с людьми с красивыми лицами и хорошими фигурами. Особенно женскими. При выборе мужчин обращали внимание на их умение играть в футбол. Эсэсовцы любили смотреть матчи, особенно когда ленились играть сами или были слишком пьяны. В крипо после пристального наблюдения отбирали только самых надежных.

Отхожее место тоже стоит того, чтобы о нем упомянуть. Это было лагерным местом встреч, особенно в скверную погоду и рабочие часы. Просто яма, огороженная с каждой стороны досками четыре на четыре, одна — для мужчин и одна — для женщин. Перегородки между ними не было. Чтобы не упасть, нужно было обладать неплохим чувством равновесия. Постепенно мы научились узнавать друзей по голым задам. О туалетной, да и любой другой бумаге оставалось только вспоминать. Рядом с досками стояли жестяные раковины с водопроводными кранами — вот и все санитарные удобства для десяти тысяч заключенных. Вода из раковин стекала в канаву. Все это представляло собой очень эффективное устройство.

Однажды ночью, все еще желая узнать как можно больше о мартовских событиях, А-4116 пришла к Нине:

— Как так получилось, что ты и еще несколько человек из декабрьских ссыльных все еще здесь?