Война Фрэнси - Фрэнси Эпштейн

А-4116 договорилась с друзьями, что напишет ровно противоположное тому, что будет иметь в виду, поэтому ее послание звучало так: «У меня все хорошо. Жаль, что вас нет рядом. Учитывая будущее, которое ожидает людей Терезина, эти послания абсолютно напрасны».

А в Биркенау тем временем полным ходом шла подготовка к восстанию. Воздух был пропитан яростью и жаждой борьбы. Через неделю после того, как из Терезина пришли мешки с ответами, а всему лагерю было велено написать новые открытки — от 2 июня, один из заключенных, отличный спортсмен и лидер готовящегося восстания среди молодежи, не выдержал и бросился на железную проволоку, по которой был пущен электрический ток.

18 июня грабитель Хайни принес ошеломительные новости: отношение к евреям в ближайшее время сильно изменится. Он сказал, что приказ пришел из Берлина, от самого Геринга. Отныне вместо того, чтобы убивать евреев, которые еще способны к труду, их будут посылать туда, где требуется рабочая сила, и позволят природе довершить начатое эсэсовцами.

Хайни умолял всех успокоиться: в ближайшие дни будет проведен отбор среди заключенных в возрасте от 15 до 40 лет и подходящих отправят в трудовые лагеря. Он предупредил, что это не коснется женщин с детьми, стариков и тех, кому нет 15 лет, но настаивал, что это лучше, чем бунт. Шансов на успех все равно нет, и весь лагерь просто уничтожат. Понятно, что он был в восторге от того, что его любимая Сильва будет спасена. Наверняка он уже решил, что в том случае, если русские подойдут достаточно близко, он сбежит, затем найдет ее и женится. Но возникали сложности с тем, чтобы спасти и ее 44-летнюю мать.

Все это звучало слишком уж хорошо, чтобы быть правдой, но 20 июня 1944 года детский блок подготовили для отбора мужчин. Прибыл доктор Менгеле[31], главный врач СС, и с улыбкой выбрал для своих забав нескольких детей. После этого начался отбор самых сильных и здоровых. Он затянулся на весь день, а когда закончился, отобранных мужчин незамедлительно отправили за территорию лагеря. Наступили часы тревожного ожидания. Пессимисты продолжили утверждать, что все было затеяно лишь для того, чтобы убрать всех сильных и крепких, потому что информация о готовящемся бунте дошла до немцев.

Жены и матери дни напролет по очереди наблюдали за открытой частью вокзала, чтобы убедиться, что их мужчин действительно посадят в поезда.

Когда 1 июля на вокзале появилась большая группа заключенных с обритыми головами и в новых серых робах, уже начало казаться, что пессимисты были правы. Маленькая девочка, которую оставили у забора наблюдать, дала сигнал, и половина женщин лагеря подбежала к забору из проволоки на небезопасное расстояние, чтобы посмотреть, действительно ли это их мужчины. Разглядеть лица с такого расстояния было невозможно, но заключенные, бросив взгляд в сторону лагеря, принялись махать нам и посылать воздушные поцелуи. Со слезами на глазах женщины смотрели, как поезд заполняется людьми и уезжает.

Тем же днем, вскоре после полудня, процедуру повторили с женщинами.

Собиралась гроза. В детский блок набились 2500 женщин, а вокруг становилось все темнее и темнее. В пугающем молчании они столпились в одной части барака, а напротив них, скрестив руки на увешанной крестами груди, в начищенных черных сапогах для верховой езды стоял доктор Менгеле со своими помощниками и писцами.

Кто-то отдал приказ раздеться и перевесить одежду через левую руку. Начался парад гуськом. Оказавшись перед врачом, каждая женщина должна была встать по стойке смирно и ответить на несколько вопросов. После этого Менгеле коротким движением большого пальца указывал ей пойти направо или налево. Вскоре картина прояснилась: группу слева ждал крематорий, в нее попадали слабые, старые, женщины в очках и со шрамами. Гроза бушевала прямо над нами. Гремел гром, сверкали молнии, 2500 обнаженных женщин стояли перед двенадцатью обутыми немцами в зеленой униформе — все это походило на безумную фантазию художника-сюрреалиста.

— Номер?

— А-4116.

— Возраст?

— 24 года.

— Замужем?

— Да.

— Дети есть?

— Да.

— Профессия?

— Электрик.

— Как? Электрик? Это правда?

— Да.

— ТЫ знаешь, как тянуть провода и все в таком духе?

— Да.

— Направо, и отметьте это, — приказал он писцу.

Счастливая оттого, что они с Китти, которая уже прошла отбор, оказались вместе, А-4116 оделась. Девушки столпились вокруг нее, чтобы узнать, почему сбился четкий ритм процедуры. А-4116 шепотом объяснила им, что мысль назваться электриком пришла к ней внезапно, когда она отчаянно пыталась придумать что-нибудь, чтобы доктор не заметил шрама от аппендицита. Это не было откровенной ложью, ведь ее отец, будучи инженером-электриком, всегда призывал ее учиться чинить неисправную проводку и домашние приборы. В любом случае завтра об этом забудут, но сегодня она добилась цели. В тот день с переменным успехом врали многие, особенно о своем возрасте и профессии. Лишь одна отрицала, что у нее есть ребенок, мальчик четырех лет, которого она родила в семнадцать, но ни у кого не хватило смелости осуждать ее за это. Даже если бы она осталась с ним до конца, то ничем не смогла бы ему помочь.

В тот вечер счастливчикам, которых выбрали для работ, было тяжело уходить. А-4116 первым делом навестила тетю Геллу, последнюю ниточку, связывающую ее с предыдущим поколением. Тетя была спокойна, ни капли страха перед лицом грядущей смерти. Они сидели обнявшись. Молодая молчала, просто вбирая тепло этой похожей на ее маму женщины, в то время как пожилая повторяла прощальные слова Mutti, призывая ее оставаться сильной и выжить во что бы то ни стало. Гелла просила не жалеть ее, сказала, что это единственное, чего она не вынесет, и поведала ей о прекрасной жизни, которая выпала на ее долю, и о счастливых днях, проведенных в компании Mutti. Все это звучало так до странности знакомо.

На обратном пути она повстречалась с Гизой, направлявшейся в блок № 12 с теми самыми ботинками, которые еще в Терезине ей отдала А-4116, когда девочка выросла из своих. Гиза шла босиком.

Они зашли в блок, сели на койку, и пока Гиза объясняла, что принесла эти ботинки потому, что они намного лучше тех, в которых теперь после глупого обмена сапогами приходится ходить А-4116, они держались за руки.

— Они же мне больше не понадобятся, да? — спросила Гиза.

Что можно было ответить ребенку, который, несмотря на все старания взрослых скрыть от нее истинное положение дел, понимал все слишком хорошо. У правителей был лозунг: «Концентрационный лагерь — не детский сад». Гизе было тринадцать, но из-за недостаточного физического развития она не могла притвориться пятнадцатилетней, а потому не имела даже права участвовать в отборе. Несколько ее ровесниц, а также около десяти женщин за сорок, но выглядящих моложе, ускользнули из сетей эсэсовцев.